Если бы не радио, бросавшее в тишину парка свои каркающие вопли, ничто не мешало бы размышлениям Квэпа. Но его натянутые нервы болезненно реагировали на этот несносный шум, и, помимо собственной воли, он отметил в очередном припадке красноречия репродуктора знакомое имя Лаймы Зведрис. Поднял голову и насторожённо прислушался. Из репродуктора доносился подчёркнуто бодрый голос диктора, нимало не схожий с голосом девушки из Краславы. Да и впрямь, совсем уж глупо вообразить, будто может заговорить покойница! Вот что могут наделать нервы! И все же хрип диктора заставил Квэпа заёрзать на месте: «Передаём слово Лайме Зведрис». Колючий холод пробежал по спине Квэпа, колени задрожали отвратительной расслабленностью, которая хорошо знакома трусам. Квэп с трудом заставил себя не вскочить со скамьи и не броситься, куда глаза глядят. Усиленный репродуктором голос убитой им Лаймы Зведрис гремел гласом архангела. С разных концов парка доносилось уже не эхо, а голоса второй, третьей и пятой Лайм.
Между тем Лайма Зведрис говорила о том, как она изучила опыт работы колхоза «Саркана Звайгзне» и как собирается передать этот опыт своим товарищам в Краславском колхозе. Она выздоровела, снова работает бригадиром, и её доярки дают обязательство, освоив опыт доярок «Саркана Звайгзне», увеличить удой на двадцать процентов. Во всем этом не было ничего страшного. И вместе с тем каждое слово девушки впивалось в мозг Квэпа раскалённой иглой. Скоро её слова перестали помещаться в его голове. Он слышал только её тысячеголосый глас, все бивший и бивший его по распухшей голове.
Вероятно, Квэп убежал бы от этого страшного места, если бы его не окликнул Солль. Квэп растерянно оглянулся, и только вид собственного костюма на плечах эстонца и широкое лицо, такое схожее с тем, что Квэп ежедневно видел в зеркале, когда брился, заставили его остановиться и протянуть Соллю дрожащую потную руку: милый Солль, он был заложником его безопасности; один только Солль мог обеспечить Квэпу жизнь и возможность бежать из СССР. Он заботливо усадил Солля на скамейку:
— Вот тебе денежки, — сказал он так, словно уговаривал ребёнка, — сейчас же иди, дружок мой, на вокзал и возьми билетики. Два билетика до Риги… — И уже двинувшемуся было Соллю: — возьми мне мягкое, а себе жёсткое местечко. Слышишь? Ты понял меня, дружок: в разных вагончиках… Смотри, не перепутай, дружок.
Он действительно думал, что так будет лучше: в мягком вагоне меньше народу, меньше глаз, меньше ушей. К тому же мягкий вагон есть только в таллинском поезде — меньше шансов попасть на глаза цесисцам, набивающимся в свой цесисский поезд, как сельди в бочку. А уж разные вагоны — это разумеется: пассажиры не должны видеть их вместе… Само собой разумеется: не два Квэпа в одном вагоне!