— Как ты назвала меня?
— Назвала тебя? — переспросила она, совершенно сбитая с толку. — Никак, а что? Я только сказала… — Она замолкла, его имя замерло на ее губах. Ведь она только сказала «Эван».
Тогда возникло сначала легкое, почти неосознанное, подозрение, слишком страшное, чтобы быть забавным. Его потемневшие синие глаза пристально и беспощадно вглядывались в нее. Его брови поднялись, и он подтолкнул ее к ответу:
— Ты сказала только…
Потом она обратила внимание на его волосы. С того момента, как она вошла, они значительно подсохли. Теперь они вились густыми, непокорными вихрами вокруг его загорелого лица. Как завороженная, она потянулась и коснулась темных каштановых прядей, щедро отблескивавших золотом. И они были на добрый дюйм длиннее, чем в тот день, когда он оставил город… две коротких недели назад.
Она смотрела на эти волосы молча, все еще не желая верить. Потом перевела пристальный взгляд на его лицо. Знакомое любимое лицо. Но, приглядевшись, обнаружила едва заметный шрам — небольшую белую полоску на лбу, — след раны, полученной им в школьной футбольной команде.
А Эван был не из тех, кто играет в футбол. Он был президентом студенческого совета, редактором ежегодника и чемпионом шахматного клуба, не то что какой-то шалопай защитник со шрамом над левой бровью.
Его твердый рот стал еще жестче, одним легким движением он перевернулся и, опершись на локоть, молча наблюдал, как она пытается справиться с надвигающимся прозрением.
Весь ужас случившегося обрушился на нее, и, задохнувшись, она прошептала:
— Ты — не Эван!
Выражение его лица не изменилось, а пристальный взгляд остался неколебимым.
— Боюсь, нет.
Глава вторая
Если бы солнце вдруг померкло — и то Бриана не испытала бы большего ужаса. Ее мир разлетелся вдребезги, и она отчаянно напрягала силы, чтобы собрать осколки воедино, чтобы абсурд обрел смысл.
Он должен был быть Эваном. Должен был…
— Эван все еще во Франции, — донесся тихий, бесплотный голос.
Но Эван открыл ей дверь, когда она пришла, не так ли? Она поцеловала его и сказала, что хочет заняться любовью.
— О Господи! — прошептала Бриана, широко открыв невидящие глаза, и прижала руку к губам.
Потом были эти поцелуи — долгие, горячие, инициатором которых тоже была она.
— О Господи! — Она крепко зажмурилась, но память опять возвращала ее к подробностям происшедшего.
Она сама расстегнула платье… Он целовал ее везде и… Он довел ее до самого оглушительного в ее жизни состояния… Он держал ее, трепещущую, в своих объятиях… А она просила…
— О Господи! — Она мучительно застонала. Повернувшись на подушке, она закрыла лицо руками. Джейк Роуленд! Ее крест, ее враг!