– Сейчас иду…
Каштеляна он сгреб прямо в дверях, подсек и сбил с ног. Тот даже не пикнул – видимо, подсознательно всегда ожидал расплаты за стукачество и теперь стоически терпел побои. Приподняв его за шею и расстегнутые брюки, Вадим поставил хозяина хаты раскорякой к стене.
– Всем на пол! Это захват!!! – заорал он на двух перепуганных шлюшек, с визгом зарывшихся под одеяло. – Пять секунд, и вас тут нет! Геть!
Краем глаза он наблюдал за девчонками. Синевато-худые, в пупырышках, как калужские курчата, они торопливо влезали в одинаковые джинсы и куртки прямо на голое тело и, по привычке пряча физиономии, улепетывали из квартиры.
– Ты кто? – загнусил Каштелян, едва за ними захлопнулась дверь. – Я же под защитой работаю…
– Молчать, крыса, стукач паскудный. Если ты завтра же, сука, не перепишешь показания на Сабурову, я тебя кастрирую. Стоять! Еще не все. Скажи, курва рваная, зачем ты это сделал?
– Как мужик мужику… Она отказала, ну и я, короче, хотел… Ну я же не знал, что она твоя телка. Отпуст-и-и…
Вадим швырнул Каштеляна на смятую лежанку:
– И еще: вякнешь майору с Петровки, на которого работаешь, тогда точно тебя обработаю…
Покидая раздавленного насилием Каштеляна, Вадим не чувствовал угрызений совести. Он лишь восстановил покой весов, уравняв чаши преступления и расплаты. Он очень рано ощутил в себе этот «инстинкт справедливости», который шевелился в душе Вадима Андреевича всякий раз, когда он видел грубые нарушения закона – писаного или общечеловеческого. Так ему все же удалось направить дело Муравьева на доследование, и в свете поимки Щелкунчика судьба ученого выглядела уже не столь безнадежно. Вадим Андреевич не сомневался, что непременно вытащит Муравьева.
Но вот достучаться до Муравьева он так и не смог.
Три месяца узник-пациент безучастно подписывал все, что ему подсовывали, глядя сквозь следователей. За все это время он не произнес ни слова. Пользуясь служебными полномочиями, Вадим Андреевич навещал его довольно часто. Но приходил он к подследственному отнюдь не для допросов. Вадим Андреевич пересказывал Муравьеву смешные и глупые случаи из своего детства, из деревенской жизни, иногда забавные, иногда страшноватые, болтал о смешном и пестром житейском сумбуре, надеясь поймать хоть след участия в отключенных глазах Муравьева.
Во внешности каждого человека есть нечто определяющее, так сказать, основной мотив. Для Муравьева этим мотивом была незавершенность. Так, задумав изваять нечто титаническое и неординарное, природа почти сразу остыла к своему неоконченному детищу, оставив от первоначального замысла лишь сияющее, великолепное чело мудреца, почти лишенное растительности, и голубые, сильно навыкате глаза, выдающие неукротимость и даже фанатичность стремлений их владельца. Короткий привздернутый носик-пуговка, слабый подбородок и полудетский полногубый рот, утонувший в густой каштановой бородке, были как поспешное и стыдливое завершение великого, но неудавшегося проекта. Теперь судьба вновь посмеялась над ним, сломав научную карьеру, лишив свободы, творчества, горячо любимой жены и всякой благой надежды.