Петков привез меня сюда прямо с бульвара Дондукова, минуя Дирекцию с ее одиночками. Это было моим условием. В сущности, не так-то и важно, где дотянуть остаток дней, но мне хотелось проявить хоть какую инициативу.
— А если я не соглашусь? — сказал Петков, выслушав меня. — Не слишком ли рано вы выдвигаете условия?
— Нисколько! — заверил я. — Умные люди утверждают, что на каждое дерево найдется свой садовник. Лишь бы в перспективе виделись плоды.
Петков достал из коробка спичку. Погрыз.
— Садовник — это Праматоров?
— Лавры любят все, — сказал я неопределенно. — Праматоров не исключение. И вот еще что. Надеюсь, вы не думаете, что я верю в святость гостеприимства?’
— Вы о чем?
— О Гармидоле и побоях. Собираясь в вояж, я заранее брал их в расчет...
Петков закусил зубами спичку, пощелкал по ней ногтем, сказал:
— Ради бога, не делайте вид, что лишь от вас зависит дать или не дать плоды. Суть в ином: что именно вы дадите?
— Праматорову?
— Мне.
— Лично вам — достаточно много.
Он был очень нужен мне — этот разговор. Втягивая Петкова в него, я все пытался понять, насколько он зависит от Праматорова. Если у Петкова нет власти единолично принимать решения, то дело плохо. Хуже некуда.
Петков размолол зубами спичку.
— Хорошо, Багрянов. Пусть будет по-вашему. Мы поедем туда, где нет ни решеток, ни Гармидола, но — святой праматерью клянусь! — и то и другое появится, если попробуете финтить.
Я кивнул, соглашаясь. Кивок вышел вялый, как раз такой, какой надо, хотя на этот раз я не играл и жест полностью соответствовал моему настроению.
...Остаток дня и большая часть вечера ушли на переезд и писанину. Стилист из меня никудышный, но трехстраничное сочинение на тему «Зачем я здесь?», написанное мной, Петков прочел не отрываясь. Лицо у него при этом было отрешенное, словно исповедь, вышедшая из-под пера Багрянова, потрясала совершенством формы и глубиной содержания.
Я следил за ним с видом первого ученика.
Петков достал авторучку, подчеркнул несколько строк. Разбросал на полях вопросительные знаки.
— Что-нибудь неясно? — сказал я. — Могу уточнить.
— Да нет, на сегодня хватит.
— А пометки?
Петков нехотя улыбнулся. Почесал щеку кончиком ручки.
— Не валяйте дурака, Багрянов. Ваши шуточки и подковырки были хороши за выпивкой, но не здесь.
— Что вам не нравится?
— Все. Тон. Манера. Побольше простоты!
Я и сам понимал, что веду себя не так, как следовало бы, но ничего не мог с собой поделать. «Раз начавши...»
Петков сложил листок пополам.
— Марко! Принеси портфель.
Оба охранника, пока я писал, торчали у двери. После стычки на бульваре Дондукова Петков не отпускал их от себя. Он явно не верил в мою искренность, а у меня не было доказательств чистосердечия. Сочинение, родившееся с немалым трудом и испещренное помарками и вставками, знаменовало самый первый, робкий еще шажок к нашему с Петковым сближению. Я писал его медленно, куда медленнее, нежели мог бы при желании, стремясь, чтобы каждая строчка с фотографической точностью запала в память. За этими тремя страницами должны были со всей очевидностью последовать новые и новые, и горе мне, если хоть в одном-единственном случае я буду пойман на разночтении!