— Это всем известно, весь город знает, — прервал он Надю, не дослушав до конца.
— А Стрюков? Тоже вывез?
— Люди разное несут про Стрюкова, — нехотя сказал он и поспешно добавил: — Возводить напраслину на человека не хочу. И не буду. Если сказать по чести-совести, не мое там дело. Вот такой у меня тебе ответ.
— Ну, что ж, спасибо и на этом. — Надя не сдержала вздоха. — Детишки перемрут... — горестно сказала она и пошла к двери.
— Погоди-ка! — окликнул ее старик. — Человек я, понимаешь, уже немолодой, время пришло подумать и об дальней дороге. Так что не хочу брать на душу нового греха — их и без того начни считать — со счету собьешься.
— Вот поглядели бы вы на тех голодных детей, что в столовую приходят... совсем же махонькие, и личики как у стариков. — Надя безнадежно махнула рукой. — Глядишь на них — и жить противно становится. Кажется, на любой бы грех пошла. Да и какой может быть грех, если для голодных детей у кого-то лишний кусок отобрать?!
— Может, думаешь, дед Трофим понятиев лишился? Все вижу, словно через стеклышко. Так-то! А тебе, Надя, вот что скажу: есть в городе хлеб. Идут такие разговоры. И будто Стрюков никуда не вывозил ни зернышка. В городе сохраняет. Только знать бы, где тот хлебушек. Искать надобно. Будете искать, может, и найдете, а ежели мне набрехали, стало быть, и я сбрехнул. Не принимай в обиду. А все же скажу: народ зря болтать не станет. Ну беги, а я пойду людям возвещать утро. Шесть часов.
Надя даже за голову схватилась — шесть часов! В семь она должна быть в детской столовой деповского поселка. Обязательно! Но за час по сугробам да заснеженным улицам туда не добраться. Даже думать нечего... Надо выпросить коня.
Глава третья
Первым, кого встретила Надя во дворе штаба, был Обручев. Увидев ее, он кинулся навстречу.
— Доброе утро, Надя! — приветливо улыбаясь, студент протянул руку. — Откуда так рано?
— Пока еще ниоткуда.
Она сказала, что немного, задержалась и вот бежит к Петру Алексеевичу, чтоб выпросить лошадь. Иначе не доберется к положенному времени, а быть ей там необходимо, надо выдать поварихам муку.
— А зачем беспокоить комиссара? — удивился Обручев. — Мы и сами можем решить этот несложный вопрос. Одну минутку! — и убежал в дом.
«Внимательный человек этот Сергей Шестаков, — думала Надя. — И умный, образованный, в обращении с товарищами простой, каждому готов чем-нибудь помочь. И все его уважают. Только один Семен Маликов немного косится на Сергея. Он, конечно, сдерживается, не показывает вида, но это не всегда ему удается. Эх, ты, Семен, Семен Маликов! Ну, разве можно так? И на меня иногда недобро поглядывает, когда увидит, что я разговариваю с Сергеем. Может, ревнует? А ревновать-то и нечего, — Сергей ни одного, даже самого маленького, намека не сделал, будто как-то по-особому относится ко мне». Нет, что Шестаков охотно с ней беседует, Надя замечает; не может не обратить внимания и на то, что, хотя в отряде и отменено рукопожатие, Сергей всегда протягивает ей руку, и это получается у него как-то мягко, дружески... Однажды Надя шутя сказала ему насчет рукопожатий, он улыбнулся, извинился, а при следующей встрече снова подал руку.