В гостиную вбежал, запыхавшись, приказчик Коняхин. Он даже не снял шапки, не поздоровался, чего раньше с ним никогда не бывало. И без того бесцветные глаза Коняхина казались совсем белыми, зубы постукивали, бородка вздрагивала. Стрюков никогда еще не видел приказчика в таком состоянии и понял: неспроста.
— Ну?! Чего ты?
— И-ва-ва-ван... — Коняхина била дрожь, и он не мог выговорить даже имени-отчества своего хозяина.
— Будет! — Стрюков грохнул кулаком по столу.
Коняхин весь дернулся и неловко, будто валясь в сторону, опустился на стул.
— Горят... Наши... Лавки!.. — не своим голосом прохрипел он.
Стрюков шагнул к нему; растопырив пальцы, приподнял правую руку, будто хотел вцепиться в горло приказчика. Но рука замерла в воздухе.
— Какие лавки?
— На Форштадте! И лабаз...
Чего никак нельзя было ожидать в такую минуту — Стрюков захохотал.
— Ну, спасибо, повеселил! А то весь день сам не свой хожу... Кто? Не заметил?
— Красные! Самолично видел! На шапках ленты, стало быть, из кумача... Все теперя пропало.
— Только наши? Лавки-то, говорю, подожгли только наши?
— Да что вы, Иван Никитич?! Там сейчас столпотворение огненное, Асхатов на лошади прискакал — убили.
— Чего, чего?! — настораживаясь, переспросил Стрюков.
— Асхатова прикончили. Насмерть! Он кинулся на них, хотел конем стоптать, а один из револьвера ему прямо в лоб! Он и свалился. А конь на дыбки и ускакал... Что делать будем, Иван Никитич? Куда деваться? Смерть приходит!
— Да ты чего воешь? С тебя какой спрос? Ты — лицо служащее. Блюди себя, и все обойдется.
Василий доложил, что лошади поданы. Не скрывая страха, он торопливо рассказал, что вся кавалерия атамана, которая была в Гостином дворе и табунилась рядом на соседних улицах, уже в степи по дороге на Уральск. Из панкратовского дома больше не стреляют. Только те пулеметы бьют, что на вышках в Гостином дворе.
Стрюков не стал больше слушать.
— Надо ехать, — решительно сказал он. — Зови, Василий, бабку и тащи багаж на подводу. Ну, дочка... — Он крепко обнял Ирину и часто-часто стал целовать ее. — Прощай! Будь здорова. Подавай о себе весточки. Пора!
Во дворе у распахнутых ворот стояла пара вороных коней, запряженных «гусем» в просторные, вместительные пошевни с крытым верхом. Лошади не стояли на месте — похрапывали, беспокойно перебирали ногами. Переднюю, более резвую и горячую, держал под уздцы седобородый кучер, одетый в дорожный казачий чапан, в огромном лисьем малахае на голове. На ногах его были башкирские кожаные сапоги, надетые поверх чулок из кошмы.
— Стой! Погоди! — вдруг закричал Стрюков, когда Ирина и Анна уже сидели на своих местах, переднюю лошадь подхватил под уздцы Василий, а кучер приготовился залезать в пошевни. — Иринушка, я тоже с вами... Ждите! В одну минуту вернусь!