— Без бюрократической возни, как договаривались!
Овации в зале стали перерастать в подобие вулканического грохота. Публика неистовствовала!
А Антон Варфоломеевич вертел перед носом Петра Петровича кукишем и хихикал с каким-то мелким, не вяжущимся с его колоритной фигурой ехидством.
На скамье прибывало. В теплую компанию уже влились: экстрасенс, Сашка-предатель, все члены научно-технического совета во главе с особо научным завхозом института, старичок ректор, целая орава доставал-снабженцев, которых Антон Варфоломеевич совсем не узнавал… Скамья разрасталась будто на дрожжах, она уже занимала большую часть зала. И стражники в чалмах и с мечами в руках множились, множились — как зеркальные отражения.
Одним из последних притащили масленоглазого усача, который, дико тараща глаза, визжал словно резаный и клялся всем святым для него, что если подсудимого Баулина немедленно же, на его глазах, не принесут в жертву кому-то, то он вырвет меч у стражника, всех в этом зале перерубит в лапшу, а потом сделает себе харакири и собственной кишкой удавит Антона Варфоломеевича!
— Хрен с тобой! — орал Баулин, совершенно ополоумев. На, режь, гад! Ну чего ты?!
При каждом вскрикивании он ударял кулаком сверху вниз по голове остриженного и жалкого Тудомского. И даже не замечал этого, до тех пор пока профессор не свалился под ноги сидящим.
Усача связали. В рот вбили кляп. Но он его тут же проглотил и заверещал пуще прежнего:
— Всэх порэжу!
— И-э-эх! — глумился над ним Баулин. — А еще величество! Самого тебя — в жертву!
— В лапшу! В капусту!!
Следующий кляп оказался надежнее, масленоглазый замолк.
Народу в зале оставалось все меньше. На скамье же все прибывало. Но тем громче рукоплескали оставшиеся. Они сначала встали на ноги, потом взобрались на сиденья кресел и, стоя на них, бурно выражали свой восторг и всеобщее одобрение. Лишь с самого края в президиуме сидел неприметный и какой-то лишний здесь окопник и молча сворачивал самокрутку, хмыкая и качая головой.
Антону Варфоломеевичу было не до того. Он внезапно смолк, позеленел и плюхнулся задом на скамью. Из дальней двери прямо на него шел человек недюжинного сложения в красно-багровом балахоне и черных в гармошку сжатых сапогах. В руках у него был мясницкий топор.
— Да-да, — глубокомысленно, покрывая шум в зале, произнес голос ниоткуда. — Так, наверное, будет лучше.
"Это кому же лучше?" — подумал Антон Варфоломеевич, сползая еще ниже.
А палач приближался.
Рукоплескания начали потихоньку смолкать, пока совсем не заглохли. Сидящие на скамье, как по сговору, стали отодвигаться от Баулина все дальше и дальше, пока он не остался совсем один перед приближающейся красной фигурой.