– Перунова рать… Железная печать! Слову моему замок – Земля, а ключ – небесный свет! А теперь оставьте нас одних, – попросила женщина, и сестры, торопливо накинув шубки и капоры, поднялись по черной лестнице на улицу.
Порыв осеннего ветра задул оплывшие свечи, и только печи отбрасывали алые блики на кирпичные стены. Снаружи послышался торопливый перестук копыт по арбатской брусчатке.
В алой тьме женщина положила руки на его плечи, и Звягинцев почувствовал летучее прикосновение ее губ. Как в зачарованном сне он протянул руку и не встретил сопротивления плоти. То, что случилось потом, не оставило в нем ясных воспоминаний. Разгоряченная скачка среди звезд и ярко чиркающих планет, кольца и протуберанцы звездного света и последний рывок к яркой звезде, к освобождению, что сродни смерти… На ладонях таял запах ее кожи, и губы помнили теплое и сладкое прикосновение к ее груди.
– Это сон, – шептал Звягинцев, – и ты мне снишься…
Тогда она достала из сброшенных ножен саблю.
«Кровь взывает к крови», – проступили на металле огненные буквы.
– Любовь к любви! – прошептала она.
– Постой, не уходи… Как тебя зовут? – крикнул Звягинцев.
– Кама… – прощально обернувшись, ответила она.
– Еще хотя бы раз увидеть Тебя! – взмолился Звягинцев.
– Я не оставлю тебя и буду всегда рядом. – Протянув руку, она погладила его по щеке и подняла с пола упавшую накидку. Глухая кирпичная стена растворилась, и светлый блик медленно погас среди земной тьмы.
В корпус Звягинцев вернулся не скоро. От тестовских пирожных остались одни крошки. Традиционная «собака», полагающаяся после ночного парада, уже была почти съедена. Звягинцева ждал узенький ремешок темного жесткого мяса, как уверял Муромов, настоящего волчьего, раздобытого у егерей.
– Что-то бледен ты, братец, заблудился, что ли? Хотя в таком виде не погуляешь – быстро сцапают и в «Матросскую Тишину» упекут. На, хлебника… – Муромов протянул ему чашу с остывшим пуншем.
– Не надо, не хочу, – Звягинцев ничком упал на кровать, и сердобольный Павлуша набросил на него шинель.
Кровь взывает к крови… любовь к любви…
На следующий день на углу Воздвиженки и Арбата Звягинцев заказал гравировку: свое имя, фамилию и название училища, – опасаясь потерять свою драгоценность.
В начале октября Керенский решился собрать в Москве Государственное совещание. Для охраны Большого театра отрядили вторую роту: там, где надо было навести порядок, всегда посылали юнкеров.
Комендантом Большого театра был назначен известный тенор Собинов. Он самолично, в форме поручика запаса, расставлял караулы. Юнкерские посты были выставлены под сценой и за кулисами. Красавчиков, в числе которых оказался и Звягинцев, отрядили в торжественный караул рядом с царской ложей, приготовленной для Керенского, хотя знаменитый оратор в тот вечер не покидал сцены.