Из дверей избы, пошатываясь, вышла Тамира. Она сделала несколько неуверенных шагов к воронке, подняла с земли автомат, выпавший из рук чеченца, взвесила в руке и посмотрела на Акима. Воронов опустил свое ненужное отныне оружие. В дикой природе волк никогда не нападет на волчицу, тем более на молодую, с которой уже успел обнюхаться и подружиться.
Раненый раскрывал рот в беззвучном крике. Черный клинок бороды грозил весеннему небу. Аким не слышал, что он кричит, а если бы и слышал, то не понял. Но смысл прорезался в его мозгу, как огненное начертание:
– Добей меня, я все равно умру!!!
На глазах чернобородого, Тамира бросила автомат на снег и ушла в избушку. Она вернулась почти сразу, сжимая в руке саблю, наклонилась над раненым и примерила лезвие к его выпуклому кадыку. Аким зажмурил глаза, и когда он открыл их, чеченец был уже мертв.
– Ты поедешь со мной? – равнодушно спросила Тамира и кивнула на микроавтобус.
Ее лицо отдавало синеватой бледностью снятого молока, а желтые тигриные глаза мрачно блестели. Аким молчал, хотя все понял, точнее, считал с ее губ.
Прихрамывая, она подошла к «бычку» и села за руль. Аким медлил.
– На твоей машине далеко не уедешь, – настаивала девушка, – она засвечена!
Он подчинился и сел рядом с ней.
– Куда мы поедем? – спросил Аким.
– Какая разница? – пробормотала Тамира. – Нам с тобою больше нет места среди людей… Здесь должна быть доверенность, – пошуршав бумагами, она достала права и гербовый листок с вклеенной фотографией.
Через полчаса они вырулили на Горьковскую трассу.
– Если ехать не сворачивая, – задумчиво сказал Аким, – мы в конце концов приедем на Енисей, туда, где твой отец нашел белых волков.
– Четыре тысячи километров, река Уча… – припомнила Тамира. – Я помню, он говорил об этой реке и маленькой заимке в тайге. Он там прожил лето…
День за днем «белый бык» бежал на восток, через Казань и Свердловск, и дальше на Краснокаменск и Енисейск. Они ночевали в придорожных гостиницах и снова стремительно летели навстречу солнцу. О прежней близости в избушке под Киржачом они, казалось, забыли. После дневных волнений и тряски колес их ночная ладья плавно покачивалась и по-прежнему плыла на восток. Спали поврозь, на разных кроватях, и всегда рядом с Тамирой лежала старинная сабля без ножен. Черный клинок стерег крепость их молчаливых обетов и клятв. Он плыл сквозь ночь, как стрелка компаса, как меч разделения между Тристаном и Изольдой.