— А я сказал — пусть он извинится…
Стоны неожиданно прекратились.
— Пристрелить его? — услышал Моцарт неповрежденным ухом.
— Стреляйте, — разрешил он и закрыл глаза.
То, что угрозы перестали действовать, привело бандитов в замешательство.
— Вы что там, охренели?! Он уже не дышит!..
— Ладно, — с угрозой произнес высокий и принял решение: — Зови его сюда!
Секунд через десять обидчик предстал перед Моцартом.
— Извинись, — приказал высокий.
— За что? — задохнулся тот. — Он на меня напал, хотел обезоружить…
— Я сказал: извинись. За что — после разберемся. Ну?
— Извини…
— …те, — подсказал Моцарт. — Меня зовут Владимир Дмитриевич.
— Давай эскулапа, у него кровь изо рта идет!
— Извините… Владимир… Дмитриевич, — вник толстяк в ситуацию.
Моцарт сел. Ощупал голову.
— Теперь все вон. Все до единого! — распорядился властно и не пошевелился, пока комната не опустела.
Дыхание пациента было поверхностным, кожные покровы — бледными, пульс — сто сорок, систолическое артериальное давление — шестьдесят, центральное венозное — на нуле… Моцарт понял, что, если сейчас он не выведет раненого из шока, на свете станет одним врачом меньше: после инцидента с толстяком бандиты разорвут его на куски.
До самой темноты он боролся со смертью. Боролся честно, один на один, попеременно выполняя функции нарколога, реаниматора, кардиолога, санитарки, медсестры, мечась между лекарственным столиком, биксами и капельницей с суетностью человека-оркестра.
Промедол угнетающе подействовал на дыхание раненого, приходилось периодически давать ему маску наркозного аппарата с закисью азота; во избежание аспирации кровью — ввести воздуховод. Индекс шока скакал, сознание периодически возвращалось, но на вопросы раненый не отвечал и на боль не реагировал. К вечеру пульс выровнялся, дыхание успокоилось, температура упала и он уснул.
Глядя на его почерневшее лицо с запавшими щеками и глазницами, на мокрые, свалявшиеся волосы, Моцарт подумал: неужели и этот человек, чье исцеление связано с угрозами и насилием, станет ему дорог, как становились дороги все, кого удавалось отбить у смерти? Спортивный ли азарт, гордость ли за проделанную работу привели его к решимости выходить этого неизвестного во что бы то ни стало, а там уж — быть, чему суждено.
«Куда они меня все-таки привезли? — силился сообразить он, словно гул низколетящего самолета или собачий лай за окном могли что-то прояснить. — Похоже на дачу высокопоставленной особы… этот забор с проволокой, охрана… Почему они послали за мной?.. Кто меня подставил?.. Впрочем, не меня, так другого…»