…Не сумеешь! Гришаня — городской, он такому понаучил, что сначала срам один, зато потом тело птицей вилось. Оседлает поперек живота, велит кол грудями зажать и говорит смешно так, ровно в трактире: «Сметанки не желаете?» Покачает вперед-назад и сметанку в открытый рот, на щеки, в глаза… Обмякнет на тебе — тяжелый, жаркий, а ты и рада, что он рядышком. Глядишь, и сызнова все начнем! Под утро плохо — смерть как неохота за кружева садиться. Так бы и ласкалась днями напрочь! Не умеешь… Пень старый…»
А старый пень не дремал — словно нутром учуял, о чем задумалась девушка, почему мелькнула на искусанных губах блаженная улыбка, словно тень жаркой страсти — и почувствовал Матвеич себя обделенным, обиженным, еще сильней возжелал покорности этого гибкого тела… Уж сколько перед ним как есть голышом — а ровно и одетая. Плечами поведет — ишь как грудки играют! И бедра — ну глаз не оторвать…
А она, не замечая накатившей на глаза мужика злой дури, закинула руки за голову, тряхнула волосами и потянулась — игриво, стройненько, только груди качнулись, и бедра в глаза бесстыжим, зовущим светом ударили… Тугое, белое, молодое и сладкое тело довело Матвеича — хрипло и коротко простонал, поднялся и обхватил руками, ища губами жаркие губы девчонки. С радостью подумал: подалась-таки, до утра не слезу!
И тут же на силу рванулась гибкость — выскользнула из рук, ровно и не сжимал ее мужичьей силой, отскочила. Все бы ничего, может, и стерпел бы обиду — но глянула, словно в морду харкнула, и с вызовом, врастяжку, одними глазами так обгадила…
Он еще раз с хрипом рыкнул что-то, отвернулся: в глазах потемнело, аж зубы свело. «Ну, стерва, будет тебе…» Не оборачиваясь, чтобы не видеть понимающего, смелого взгляда из-под пушистых ресниц, тяжело проговорил:
— Все, девка, будет. Наотдыхались. Кладись!
x x x
Сзади скрипнула лавка — девчонка легла, вытянулась. Он подошел к стене, сорвал вожжи и вернулся к покорно ждущей Аленке. Та искоса глянула на вожжи и не заметила, как предательски, выдавая страх, дрогнули бедра.
Но он не ударил, а тугой петлей охватил ей руки. Замотал крутым узлом, притянул к лавке. Схватил за волосы, вскинул голову и лицо в лицо, глаза в глаза бросил:
— Запорю!!!
Девка словно выплюнула в ответ:
— Пори!!! Насмерть бей, а сама не дамся!
Проводила злым упрямым взглядом, пока он прошел к печке. Увидала, как выхватил из чугуна давно приготовленную треххвостку… И плотно закрыла глаза, чтобы не видеть, как встал над ней, примерился, размахнулся…
Тяжелые, мокрые ременные хвосты плетки жахнули по голому телу. Аленка поднялась на животе, чуть не прокусив от напряжения и боли губы, на мгновение замерла и вновь приникла телом к лавке. Широко размахнувшись, мужик снова с плеча хлестанул плетью по бедрам. Голые ягодицы тяжело приняли удар, Аленка изо всех сил стиснула половинки и снова упрямо смолчала.