— Так ты знаешь чего-то?
— Не знаю… но если Костенко агент ЦРУ… я все подпишу. — Саша старался говорить быстро, но все сказанное получилось так, будто молотком ударили по гнилому ореху. Острые осколки… и обломок зуба Царапает язык… И вдохнуть хорошо никак не получается.
— Никуда мы не поедем, друг, — неожиданно вступил Паленый. — Должен на слово поверить дяде. Мы не такси — тебя по городу возить. Говори короче, и поедешь посмотришь. Всю ночь будешь читать.
Саше до сих пор казалось, что Серый тут главный, но Паленый, оказывается, мог на своем настоять. И обращение «друг» в его устах звучало как угроза. Хуже, чем «мудило».
Все-таки Саша еще раз к Серому обратился:
— Поехали, посмотрим?
Серый махнул рукой устало. Поднялся и к машине побрел.
— Дурака валяешь? — спросил Паленый у Саши. — Привезем тебя, и все заново? Давай, рассказывай. Мы даже ничего документировать не будем. И ничего не скажем никому. Договорились?
— Договорились, — зачем-то повторил, а не ответил ему Саша. И замолчал.
Во рту много слюны накопилось, но сплюнуть ее не было сил. Он чуть повернул больную голову и спустил слюну прямо по щеке. Она текла криво, пробивая дорожку меж потеков засохшей крови.
Несколько секунд молчали.
— И? — спросил Паленый.
Саша даже не повел глазами, усталый донельзя.
Паленый что-то начал орать, заводя себя, и завелся быстро. Немного попинал лежащего на земле Сашку. Потом его решили поднять, но стоял он плохо — ногу таки ему сломали, кажется. Саша пару раз упал.
С него снова сняли наручники — только для того, чтобы ловко пристегнуть к дереву. Спиной Саша чувствовал кору, и руки были вывернуты неестественно — их едва хватило, чтобы охватить весь ствол…
Его изогнуло всего от нелепой позы, и он смотрел вниз, на ноги свои. Силился поднять башку, чтоб увидеть всех этих уродов, и едва получилось: приметил только багажник машины, на которой они поставили бутылку вина и закусь какую-то примитивную.
Пили уже, кажется.
На Саше порвали рубаху. Пообещали, что сейчас будут бить в солнечное сплетение. Без рубахи очень хорошо видно, куда бить.
Саша даже перестал различать голоса.
Ударили. Задохнулся. Ударили. В голове разлили несколько масляных красок, обильных и вонючих. Вырвало желчью, по лицу стекло.
«Яна — солнечное сплетение…» — вспомнил Саша откуда-то, и это показалось таким жутким бредом, потому что нет ни любви, ни нежности, а только — больно и больно.
Кричали, поднимали за скулы голову его, размахивали перед лицом бутылкой.
«Выпили уже…» — подумал Саша, удивляясь, что ему так больно, а он все еще фиксирует глупые, ненужные детали.