Проснулся Сенечкин только в середине следующего дня, со смутным ощущением тоски и тревоги.
«Плохо, – подумал он, открыв глаза. Что плохо, он и сам еще не знал. Его тошнило, болела голова, но не это было плохо. Плохо было что-то другое, что-то случившееся вчера. – Ох, как плохо!»
И вдруг туман разом рассеялся. И он вспомнил вспышку яркого света, и окно, и Василия Степановича на крыше с поднятой правой рукой.
Все это встало перед ним, как видение. Это видение больше не оставляло его ни на минуту.
Так пролежал он несколько часов, мучительно вспоминая одно и то же.
Он понял, что вовсе не был несчастлив, голодая и размышляя о неизбежной смерти. Он готов был бы теперь заплатить любую цену, чтобы вернуть то недавнее время, когда душа его была полна мечтами, полна сознанием величия всего того, что совершалось кругом. Он тогда не был одинок в этой одинокой комнатенке: он был прочно связан с удивительным несдающимся городом, он дышал, надеялся, верил заодно с каждым из его жителей. Он умирал, но и умирая он, при всей своей беспомощности, участвовал в общем подвиге народа.
Как легко, как чисто было у него на сердце! И как безнадежно одинок он сейчас, как безвозвратно несчастлив своею причастностью к тому, что случилось!
Он не пытался утешать или оправдывать себя тем, что причастен был невольно. Не все ли равно – вольно, невольно. Теперь он обязан прикончить все это дело. И он прикончит. Сегодня же. Он еще не знал, что сделает, но, приняв решение, несколько успокоился. А успокоившись, нечаянно снова заснул.
На этот раз проснулся он только вечером – от грохота упавшей бомбы. Немцы опять бомбили город. Штора на окне была спущена, коптилка зажжена, кусок хлеба лежал на подушке. Сенечкин понял, что Василий Степанович уже заходил. Где он? Неужели ушел?
Трещали зенитки, но треск их затихал, удаляясь. Налет кончился. Сенечкин вдруг понял, что Василий Степанович сейчас, вероятнее всего, как раз там, на крыше. Он вскочил с постели и кинулся в соседнюю комнату. Слабости он не чувствовал. Одним прыжком вскочил он на подоконник, за которым была черная звездная ночь.
Снег смутно белел во тьме, и только благодаря снегу можно было отгадать далекое дно двора внизу и соседние покатые крыши. Под окном вдоль всей стены дома тянулся узкий карниз, но Сенечкин никак не мог его разглядеть. Он знал, что Василий Степанович умеет ходить по этому карнизу, держась рукой за металлический провод, протянутый вдоль стены. Если дойти до угла, с карниза можно переступить на край соседней крыши.