Принесли корчагу с водой, установили посреди двора. Самую большую, чтоб всем видно было: без обмана.
— Ну что, люди добрые, тяните…
Освободили от этой чести только голову, кузнеца, мельника да лавочника, потому как без них Приболотью убыток больший, чем если бы все остальные мужики в город уехали. Трое счастливчиков, надув щеки, гордо расхаживали среди мнущихся у шапки одновесчан, упиваясь своей значимостью (ну и облегчение немалое, конечно!). Голова все равно был мрачен: овца только о своем ягненке думает, а пастух обо всем стаде. А как же общинное поле? И пруд собирались вырыть, сазанов запустить… Эх! Хоть бы жребий на какого-нибудь лентяя пал, вроде дядьки Хвеля — до обеда под яблоней дрыхнет, а после обеда на другую сторону ствола переходит, куда тень уползла. Другое дело, что он и тсарю не больно нужен, разгневается еще за такой «подарочек»…
Гонец и тсецы околачивались неподалеку, но к корчаге не подходили, чуя, что на них и так злы. Путник вообще куда-то исчез — небось к речке купаться поехал, весковый дух смывать.
— Давайте-давайте, — поторопил голова. — Ждете, покуда завянут? Колай, тяни!
— А чего сразу я? — возмутился тот, пряча руки за спину. — Пущай Ледок тянет, он ближе стоит!
— А чего я?! — Высокий тощий мужик попятился, мигом став дальше.
— Тяни, — устало повторил голова, сунув шапку Колаю под самый нос. — Первым, последним — все равно от судьбы не уйти.
Отступать было поздно и некуда: сзади сопели и подпирали так, что хоть целиком в шапку нырни. Колай медленно вытащил потную ладонь, обтер о штаны. Потянулся к шапке — но с полпути отдернул, вытер еще раз. Вокруг нервно захихикали.
Со второго раза мужик донес-таки руку, запустил. Листья были гладкие и прохладные, с мелко иззубренными краями. Черешки колкими клювиками тыкались в пальцы: возьми меня! Нет, меня!
— Хорош мять! — не выдержал голова. — Поди, не девку под одеялом лапаешь. Доставай.
Колай убедился, что щупать бесполезно, зажмурился и обреченно вытащил из шапки свой жребий.
Толпа разом перевела взгляды на корчагу и затаила дыхание. Оттертый в задние ряды углежог — плечистый, но низкорослый — посадил на плечи сынишку, чтобы тот докладывал.
— Бросай, — терпеливо напомнил голова.
Листок, крутясь, упал в корчагу. Полежал-полежал на задрожавшей воде, будто размышляя, а потом — хоп! — стал на ребро, и ко дну. Завис у него, как рыбка, превратился в тоненькую, почти невидимую сверху черточку.
— Утоп! — звонко сообщил углежогов сын.
По толпе прокатился потрясенный стон. Никто не ожидал, что первый неудачник определится так скоро.