Николай Иванович слушал ее молча, не перебив ни единым вопросом. Сергей Ипполитович курил, морщился и время от времени встряхивал головой, словно хотел отогнать наваждение.
— Вот, как на духу, — закончила Фрося, — больше мне сказать нечего.
— Ясно, — задумчиво протянул Николай Иванович, — яснее ясного картина дня. Ступай, детка, я все понял.
Фрося молча поклонилась и вышла.
— Что скажете, что посоветуете? — спросил Сергей Ипполитович, глядя на своего собеседника с тревогой и надеждой.
— Скажу одно: украли ее по приказу Гречмана. Хотел Гречман напугать девочку и узнать, где находится Вася-Конь. А тот сам заявился. Что там произошло — нам не ведомо, нам лишь одно известно, что они сейчас в кутузке. Теперь — к делу. У меня находятся бумаги, которые принадлежали раньше акцизному чиновнику Бархатову, в них — полный отчет обо всех деяниях господина полицмейстера. Там каждая запись на три года каторги потянет, не меньше. Через два дня сюда приезжает высокий чиновник, чтобы начать по этим бумагам следствие. Но ему нужен формальный повод — жалоба от именитых горожан на его имя. Я хочу попросить вас подписать эту жалобу, а еще — прошу поговорить с теми людьми, с которыми вы сочтете нужным, чтобы они тоже поставили под ней свои подписи. Я уверен: начнется следствие, и мы выручим вашу дочь. Вы согласны?
Вместо ответа Сергей Ипполитович неожиданно спросил:
— Скажите, у вас есть дети?
— Детей у меня нет, но какое это имеет значение?
— Имеет. Если бы ваш ребенок сидел в кутузке, как вы изволили сказать, вам бы два дня вечностью показались. Я не могу столько ждать! Не могу! Готов подписать любую бумагу и людей найду, которые подпишут, но это надо делать сейчас, сегодня, а не через два дня! Я же не знаю, что там происходит, какие протоколы составляет Гречман! Ничего не знаю! Девочка, понимаете, девочка…
Сергей Ипполитович осекся, будто захлебнулся, и замолчал. В наступившей тишине было слышно, как он тяжело и надсадно дышит.
В этот момент дверь в кабинет широко распахнулась и Любовь Алексеевна возникла в прямоугольном проеме. Не переступив порога, она замерла, словно изваяние, глядя на мужа исплаканными глазами, и наконец едва слышно выдавила из себя:
— Сережа, умоляю, сделай же что-нибудь…
И, не дождавшись ответа, закрыла дверь.
Николай Иванович вздрогнул, будто его ударили. Этот тоскливый, обреченный голос страдающей женщины отбросил напрочь все его благоразумие. И если до этого мгновения он колебался, то после него возникла неожиданная решимость. Он поднялся с кресла, почти вплотную подошел к Сергею Ипполитовичу: