7
Гречман, наваливаясь грудью на стол, будто хотел проломить его, исподлобья угрюмо смотрел на Чукеева, и тот под недобрым взглядом начальника все ниже опускал голову. Докладывать ему было нечего: всю ночь, до самого утра, слушал он звуки горячих поцелуев, разную любовную чепуху и прочую дребедень, а по делу, ради которого и затеяно было это сидение в соседней камере, — ни единого слова.
— Значит, так, слушай сюда. — Гречман, не шевелясь, исподлобья продолжал смотреть на Чукеева, и шея его под тугим воротником мундира наливалась багровой краской — первый признак, что вот-вот последует удар кулака по столешнице, крик и брань. Но в этот раз Гречман почему-то сдержался, сглотнул слюну и продолжил: — Конокрада с девкой — в разные камеры. Будем по отдельности допрашивать. С пристрастием…
И сильная короткопалая ладонь увесисто шлепнула по столешнице.
Чукеев круто развернулся, чтобы бежать и исполнять приказание, но дверь в кабинет в этот момент открылась, и краснощекий Балабанов несмело просунул голову:
— Там… это… Шалагин снова… Я, как велено, говорю ему, а он бумагу… Передай, говорит, иначе начальник голову тебе оторвет… Вот, бумага…
Балабанов боязливо вышагнул из дверного проема, положил на стол полицмейстеру лист бумаги, аккуратно скрученный в трубочку. Гречман развернул, долго смотрел, вчитываясь, и шея у него багровела все сильнее; казалось, ткни сейчас пальцем — и цевкой брызнет кровь. Дочитал до конца, медленно скрутил лист в трубочку и приказал:
— Зови Шалагина. А ты, Чукеев, делай, как я сказал, — в разные камеры их. Но пока не трогай.
Оставшись один, Гречман еще круче навалился на столешницу грудью и замер, уперев тяжелый взгляд в дверь. В этот момент он удивительно напоминал разъяренного быка, который роет копытом землю перед броском на свою жертву.
Но Шалагин, войдя в кабинет полицмейстера, не был похож на беззащитную жертву. Даже наоборот. Бледный и решительный, он плотно прихлопнул за собой дверь, без приглашения сел на стул перед полицмейстером и сразу заговорил — жестко, отрывисто:
— Если вы, господин Гречман, хотите получить бумаги акцизного чиновника Бархатова, вы обязаны выпустить на свободу мою дочь, конокрада и девицу Анну Ворожейкину. Условия, на которых вы это сделаете, здесь названы.
Из внутреннего кармана пальто он достал конверт, положил его на стол и пришлепнул ладонью, как недавно сделал Николай Иванович.
— Это что — ультиматум? — не прикасаясь к конверту, грозно спросил Гречман.
— Можете расценивать, как вам угодно, — холодно отозвался Шалагин, — но в любом случае ответ вы должны дать прямо сейчас. Прошу вас, ознакомьтесь.