Однако изо дня в день аккуратно раскладывая на спинке стула черную вязаную кофточку, она не чувствовала себя ущемленной. Если и появлялась неприятная мысль, Валя легко находила противоядие: перед глазами, как пример, стояла Маша-Мария. Ленинградская девочка, живущая с родителями, приходила на занятия в одной и той же клетчатой юбке и темном шерстяном свитере, глухо закрывающем шею.
Эта девочка нравилась Вале все больше. Присматриваясь к ее манерам, Валя находила их достойными и сдержанными. Первое, немного странное впечатление, которое произвела на нее Маша-Мария, давно испарилось из памяти и никак не давало о себе знать даже тогда, когда, идя по скругленному коридору, Валя наступала на темные запыленные клетки. Позорные мысли, посетившие Валю в тот вечер, когда они праздновали поступление, и вовсе улетучились, правда, однажды позвав, Маша-Мария больше не приглашала ее в гости. Конечно, Валя и не напрашивалась, но воспоминания о давнем и веселом вечере время от времени приходили ей на ум. Она чувствовала себя Машиной подругой и с удовольствием болтала с ней на переменах, когда обе, держась особняком от других, прохаживались по коридору. Впрочем, Валя больше слушала. Не то чтобы Маша-Мария говорила важные и полезные вещи, просто сама манера ее разговора была непривычной для Валиных ушей. В ульяновской школе девочки разговаривали по-другому. Может быть, поэтому легкомысленная болтовня, прежде раздражавшая Валю, наполнялась особым смыслом. Незаметно для себя Валя перенимала слова и выражения, которые, как она заметила, были у ленинградцев в ходу. Кстати, в их разговорах (Валя прислушивалась) начисто отсутствовала одежная тема, и даже Марина Лесняк, родители которой дочь одевали, являясь в институт то в новых немыслимых сапогах, то в вышитой джинсовой юбочке, улыбалась скромно, когда приезжие девочки обступали ее с комплиментами.
Общежитие, куда определили Валю, располагалось у метро "Чернышевская" и представляло собой огромное здание, шесть этажей которого соединялись пологой лестницей. От пролетов направо и налево отходили длинные коридоры. Комнаты были большие, и именно по этой причине насельники, добиваясь иллюзорного уединения, разгораживали их на мелкие клетушки. В дело шли старые рассохшиеся шкафы, книжные полки, куски фанеры и даже простыни, так что каждая комната представляла собой подобие замысловатого лабиринта, в каждом углу которого, похожем на пещерку жука-ручейника, можно было обнаружить обитателя, занятого своим делом. Кто-то - под покровом простыни - кипятил и заваривал чай, кто-то переписывал с чужого конспекта пропущенную лекцию, кто-то прихорашивался, придирчиво заглядывая в зеркальный осколок. По вечерам общежитие ходило ходуном, так что желавшим лечь пораньше приходилось свои желания смирять.