На нашей станции вместо перрона росла высокая трава, мы отпускали поручни и прыгали в нее сверху вместе с мешками и чемоданчиками. Внизу в траве нас поджидал человек, ростом со статую спортсмена в Таврическом саду, одетый в майку с синим ромбом и перечеркнутой буквой «Д» — «Динамо». Наверняка он был физрук. Он хватал нас по двое и выстраивал парами вдоль вагона.
— Смелей, смелей! — кричал он. — Прыгай. Становись! Пятки вместе, носки врозь. Стройся!
Я нарочно прыгнул перед Волковым, чтобы попасть с ним в одну пару, но он застрял в дверях вагона, кинул на землю мешок и опять начал чего-то изображать, — сделал вид, что будет нырять, как купальщик.
— Что ты задумал?! — закричал физрук и стащил его с подножки.
— Там утопленник! — кричал Волков, вырываясь и показывая на меня. — Спасите его, его надо спасти!
— Ладно-ладно, кончай свои шутки, — сказал физрук и поставил нас в одну пару.
— Земля! Мы спасены, — зашептал Волков, хватая меня за руку. — У тебя есть спички?
— Нет, — сказал я. — Только дома на кухне.
— А карта у тебя? Не подмокла?
— Какая карта?
— Брось прикидываться дурачком. Со мною шутки плохи.
— Да не было у меня никакой карты.
— Ты что? Забыл, что стало с одноногим шкипером?
— С одноногим?
— Ну да.
— Шкипером?
— А, чего с тобой говорить, — махнул он рукой и отвернулся.
Он был великий мастер отворачиваться.
Где-то впереди застучали в барабан, и мы пошли по песку мимо садов и заборов. Сады свешивались далеко на улицу, а впереди несли знамя. Знамя задевало за ветки и наклонялось назад, и ветки потом еще долго раскачивались над нами и толкали друг друга без ветра. Я поглядывал на Волкова, но он на меня не смотрел, а все вперед и вперед. И насвистывал что-то, и перепрыгивал, и подбирал что-то с земли, хоть там ничего не было. Мы уже прошли последний дом станции, вышли на шоссе, на булыжники, а он все молчал.
— Слушай, — сказал я наконец, — если хочешь, я поищу эту карту.
— Чего? — спросил он.
— Я не хочу, чтобы со мной было, как с одноногим шкипером.
— Да ну, — сказал он. — Я уже забыл. Видно было, что ему со мной скука смертная.
— Тогда представь еще кого-нибудь, — попросил я. — Самого смешного.
Он ничего не ответил, он посмотрел на меня прямо-таки с презрением. А что я такого сказал? Просто мучение с ним было, не угадать, что ему понравится, а что нет. Хоть иди и молчи всю дорогу.
Теперь мы шли по краю поля рядом с березами. Березы были очень гладкие, будто забинтованные, и под одной стояла Регина Петровна и спрашивала:
— Не устали? Не захромали? Может, отдохнем? Но никто не сознавался, что устал.