Наташа вытерла платком крупные капли пота, выступившие на мраморном лбу Катерины.
— Слаба ты еще, Катя.
— Ничего, мне уже лучше. Эта женщина, моя подруга, вчера уехала к мужу, который накануне сбежал из лагеря…
— Как сбежал? Мне говорили, оттуда сбежать невозможно.
— Для того, у кого есть цель, нет ничего невозможного. Граф Монте-Кристо убежал из замка Иф.
— Но Монте-Кристо вымышленный персонаж!
— Кто знает наверняка, что Дюма придумал, а какой подлинный факт просто описал… На чем я остановилась?
— На том, что муж твоей приятельницы сбежал из лагеря.
— Да, ей передали, что побег удался и муж ждет её в условленном месте. Она сказала всем, что уезжает с дочкой к матери в Карелию. Мол, старушка совсем слаба. Тут, кстати, она душой не покривила.
— И это тебя так расстроило?
— Не только это… Скажи, Наташа, ты знала, что в нашей стране есть лагеря для детей?
— Пионерские? Конечно, есть.
— Нет, исправительные. Для детей двенадцати-пятнадцати лет.
— Что ты, такого не может быть!
Наташа передернулась. Это даже страшно себе представить.
— А моя подруга говорила, что есть. Она это видела своими глазами. И рассказывала, как однажды в один из таких лагерей приезжал Горький.
— И он не поинтересовался, что это за лагеря?
— Думаю, если и поинтересовался, ему популярно объяснили: здесь живут дети врагов народа, у которых нет родственников, или что-то ещё в таком же духе. Например, что эти дети, несмотря на возраст, уже успели показать опасные качества, привитые им родителями-негодяями. К тому же, Алексею Максимовичу показали этакую потемкинскую деревню двадцатого века. Но один храбрый мальчик четырнадцати лет решил рассказать пролетарскому писателю всю правду: и как дети мрут от голода, и как их гоняют на работы, и как издеваются. Горький слушал исповедь ребенка полтора часа. Чтобы потом написать в своих воспоминаниях о посещении этих мест про нелюдей-чекистов, что они "зоркие и неутомимые стражи революции".
— А что стало с мальчиком?
— Вот видишь, тебе, обычной женщине, пришел в голову вопрос, которым великий писатель не озаботился… А мальчика расстреляли.
— Не может быть! Ребенка?!
— Как оказалось, в нашей стране все может быть. Подруга рассказывала мне об этом, и мы обе с ней плакали. Она говорила, что не хочет в такой стране оставаться ни одной лишней минуты, а потом опять плакала: как она сможет жить на чужбине, вдали от родины.
— Катя, ты изводишь себя так, словно в этом есть и твоя вина.
— Наверное, есть. Если бы я не молчала, если бы Горький не молчал…
— Тогда бы нас всех давно не было в живых… Может, Алексей Максимович понял это одним из первых.