— Идеи были и будут, Глеб Максимилианович. А стране сейчас необходима нефть, нужна руда, нужны кадры опытных специалистов. А Воронов начинает уже мешать нам в решении этих задач. Ему нет дела до успехов нашей школе…
— Но кроме успехов есть и недостатки, — осторожно заметил Греков.
— Тут нам Воронов не поможет! — возразил Бенецианов. — А вреда от него хоть отбавляй.
— Да в чем все-таки вред? — пожал плечами Егоров.
— Как в чем? Его увлечения модными методами только уводят молодежь от дела, вносят анархию в научную и учебную работу факультета…
— Наконец, он просто подрывает наш авторитет! — подхватил Кравец.
— Ну, это, положим… — нахмурился Греков.
— Я не имел в виду лично вас, Леонид Иванович, — поспешил поправиться Кравец.
— Но мешает он всем нам! — решительно заявил Бенецианов. — И я считаю, что дальше так продолжаться не может. Всему есть предел. Так ведь Леонид Иванович?..
Греков не спеша закурил, придвинул пепельницу:
— Я уже говорил, что не разделяю крайностей Воронова и не сторонник некоторых его педагогических приемов. Но… Пожалуй, кое над чем из его идей можно задуматься.
— А если эти самые идеи мешают работе всего коллектива? Если они подрывают наши собственные взгляды?
— Ну, свои-то позиции мы всегда сумеем отстоять.
— Вот именно! И пора бы это делать уже не только в научных дискуссиях…
В дверь постучались, и в кабинет вошел Чепков. Все сразу замолчали.
— Я, кажется, помешал вам, — сказал он с порога. — Мне вот к Модесту Петровичу, по небольшому вопросу. Простите, пожалуйста…
Однако никто не повернул к нему головы. А Бенецианов, посмотрев на часы, ответил:
— Через полчаса я буду у себя.
Выйдя из кабинета, Чепков осторожно прикрыл дверь и зло сощурил глаза: «Аристократы! Но подождите! Недолго осталось вам чваниться. Воронов вас раздавит! Определенно! И тогда… Тогда видно будет. А сейчас — работать и работать! Заканчивать диссертацию. Во что бы то ни стало!»
***
К концу второй недели Люся вполне освоилась с новой университетской обстановкой. Ее не смущала больше веселая толкотня на вешалках и в буфетах. Привычным стал говор, от которого гудели в перерывах огромные вестибюли факультета. Она знала уже всех преподавателей, могла найти любую аудиторию, было у нее и свое любимое место в читальном зале.
Только вот ее группа до сих пор оставалась почему-то чужой и непонятной. Ребята словно сторонились Люси. А ведь между собой все они держались так, будто знали друг друга давным-давно. В перерывах дурачились, подтрунивали друг над другом. На лекциях перешептывались, после занятий договаривались где-то встретиться, куда-то пойти. А Люся все время оставалась одна. Для нее никто не занимал места, никто не интересовался ее делами, никто не посвящал в свои планы