Вначале была старинная японская хокку. Потом из нее родилось заглавие, не соотнесенное с определенной темой, с каким-либо содержанием, — оно просто жило во мне, и я искал ему применения. Наконец возникла идея, причем настолько прочно слитая с заглавием и с хокку, словно она-то всему и предшествовала, а не наоборот.
Прежде чем написать первую строчку этой книги, мне надо было решить далеко не новую, но сложную задачу: связать в одно целое две параллельно развивающиеся линии событий. Логично было бы изложить их в последовательно чередующихся главах, но тогда вторая линия очень скоро лишила бы первую всей загадочности. Разделить повесть на две отдельные части? Но тогда вторая половина выйдет несколько сухой и скучной и вряд ли вызовет интерес у читателей.
После долгих колебаний я решил все-таки остановиться на втором варианте, объединив финал обеих событийных линий в короткой третьей части. На тех любителей приключенческой литературы, которые пропустят вторую часть и прямо перейдут к финалу, я сердиться не стану — напряженный сюжет от этого ничего не утратит. Тем не менее вторая часть необходима, чтобы книга стала по-настоящему научной фантастикой, как та, что писал когда-то Жюль Верн, и та, что создают в наши дни братья Стругацкие или Артур Кларк.
Понимаю, что такое решение не всем придется по нраву — как, впрочем, и любое другое решение. Мне же оно кажется наиболее удачным. И надеюсь, что книга, несмотря ни на что, вам понравится.
…и одинок. В старом доме было тепло — тем особым, уютным теплом, что присущ деревянным строениям в ненастье. В воздухе стоял запах пыли, но не удушливый, а едва уловимый, навевающий воспоминания о давних мгновеньях такого же вот покоя. По черным от непроглядного ночного мрака окнам дождь стекал неслышными серебристыми струйками, а по крыше барабанил вовсю, словно аккомпанируя ветру, с воем трепавшему негустые деревья вокруг. Редкие молнии время от времени бесшумно озаряли горизонт — они были так далеки, что по пути гром совершенно глох.
Мягкий, монотонный перестук дождевых капель вторил тихому потрескиванию догоравших в камине дров. Рдеющие головни то и дело выбрасывали голубоватые язычки пламени, отчего по бревенчатым стенам бежали тревожные сполохи. Потом тени послушно возвращались по местам.
Уединенность здешней жизни ощущалась в такие вечера особенно остро. Она зримо угадывалась в сумерках, лениво колыхалась, будто старое вино в потемневшем бокале; казалось, достаточно раскрыть губы, чтобы ее отведать. Никто не постучится в двери, никто не прильнет лицом к окну, никто не посягнет на тишину. Единственный человек этого мира был здесь, в собственной комнате, он наслаждался вневременным, без конца и начала мгновеньем.