— Катя, перестань. — Я касаюсь ее руки, потому что, кажется, еще минута, и у нее начнется истерика.
Но она так возбуждена, что не замечает этого моего жеста.
— Ты не знаешь, наркоманы — они же хитрые, как и алкоголики. Их закрывай, не закрывай, они все равно выберут момент и сбегут.
— Ты же сказала, что муж тебя вылечил.
— Вылечил. Но повадки-то остались. Да и жизнь взаперти, согласись, не большое счастье. К тому же я вдруг забеременела, хотя никаких детей не хотела. И родила Димку. Вот перед кем я виновата, вот за что я буду гореть в аду!
Мне становится не по себе. Страшно наблюдать за тем, как близкого человека терзают демоны и он корчится и истекает кровью…
— Катюша, ты наговариваешь на себя! Нет более нежной и внимательной матери, чем ты.
Она опять всхлипывает и лезет в сумочку за платком.
— Да, а ты разве не видишь, какой мой сыночек худенький и слабый? Он всего боится, постоянно хнычет, часто болеет, а я, вместо того чтобы днями сидеть у его постели, нанимаю для этого нянек. Неизвестно, какие из них воспитатели!
Глаза у нее наполняются слезами, и она начинает рыдать, но как-то задавленно, беззвучно и оттого страшно.
Наверное, права она была в том, что почти ничего о своем прошлом мне не рассказывала. Невольно у меня появляется к ней какая-то жалость, как у человека стопроцентно здорового к безнадежно больному.
Я никогда не интересовалась наркотиками. И к наркоманам испытывала скорее брезгливость, чем какие-то иные чувства. Мне было непонятно, как они тянулись к тому, что заведомо есть самоуничтожение. Это все равно что, прочитав на столбе «Не влезай, убьет!», пытаться влезть. Всякое любопытство должно иметь предел, ограниченный инстинктом самосохранения.
Теперь я пыталась напомнить себе, что Катя — моя подруга и, если разобраться, кроме меня, у нее никого нет. И я пытаюсь ее успокоить:
— Ничего, скоро я возьму над твоим Димкой шефство. Буду его и Мишку водить в бассейн.
Она глубоко вздыхает, словно для того, чтобы втянуть в себя слезы, и жалко улыбается:
— А он тогда вообще из болячек не будет вылезать.
— Хорошо, давай я буду преподавать им самбо…
— И он тут же что-нибудь себе сломает!
— Ну что ж, тогда пусть болеет и хнычет.
— А ты жестокая, — как будто делает открытие Катя, исподлобья взглядывая на меня.
— А ты — дура!
Не знаю, почему вдруг это оскорбительное слово срывается с моего языка. Я с самого начала видела, что Катя воспитывает Димку будто хрупкий оранжерейный цветок, а не мальчика, будущего мужчину. Теперь, как выясняется, так тщательно оберегая его, она вроде как замаливает свою вину перед ним. Какая-то забота наоборот. Между прочим, пусть я по специальности и учитель физкультуры, тренер, но все же педагог, и Катя могла бы к моим словам прислушаться.