– Ты сошел с ума, – прошептала Полетт. – Я никогда не полюблю тебя.
– А на меньшее я не рассчитываю, – произнес Франко с потрясающей самоуверенностью.
– Ты примитивный человек, Франко! – рассмеялась Полетт, но смех этот прозвучал неестественно даже для ее собственных ушей. – Ты всерьез полагаешь, что я настолько не в состоянии контролировать свои эмоции?
Франко окинул ее таким пренебрежительным взглядом, что Полетт испытала неодолимое желание развернуться и со всего размаху врезать ему по его смазливой физиономии.
– Не люблю быть жестоким, но уверен, что ты очень слабо контролируешь желания своего тела…
Переполненная яростью, Полетт схватила свой бокал и выплеснула содержимое ему в лицо.
– … и еще слабее – свой нрав. – Вытащив носовой платок, Франко спокойно вытер капли кока-колы с лица. – Собственно, когда ты теряешь голову, то ужасно незрела в своих реакциях. Будто ребенок, который при вспышке злости колотит все вокруг, – спокойно продолжал он. – Ты словно не можешь позволить себе роскошь свободно изливать свой гнев чаще…
Проницательность, заключенная в его реплике, испугала Полетт, и она отшатнулась.
– Теперь игра переходит в стадию терапии? – спросила она с усмешкой, за которой пыталась спрятать свое смущение.
– Во-первых, – уточнил Франко, – для меня это не игра. И во-вторых, это скорее лечение шоком, чем терапия.
Полетт следовало отразить его атаку, но она слишком боялась, что в гневе может открыть ему слишком многое. К ее еще большему раздражению, Франко улыбнулся, что, впрочем, не смыло с его лица выражения холодной отчужденности.
– Тебе стоило бы пока пойти полежать. Я разбужу тебя, когда будем подлетать.
– Я не хочу ложиться. – Каждая частичка ее души бунтовала против возможности отступления. – Твой отец живет на самом Барбадосе?
– Он живет на острове Парадиз. Это его частное владение.
Полетт заерзала в кресле. Как бы ей хотелось сохранить самообладание и не вспоминать о бесстыдном стремлении Франко к мести.
– И давно он там живет?
– Пять лет. Он купил этот маленький вечнозеленый островок, когда понял, что смертельная болезнь начинает подрывать его силы, – равнодушным голосом проговорил Франко.
– Я вижу, ты не слишком преисполнен сострадания к родному тебе человеку.
– Он явно не из тех людей, что жаждут сострадания, – сухо заметил Франко. – И он бы пришел в ярость, если бы кто-нибудь попытался проявить подобное чувство к нему. Он прожил свою жизнь именно так, как и собирался прожить ее. Он никогда не подчинялся советам врачей. Он курил, пил, чревоугодничал, а его сексуальные аппетиты стали легендарными. Можно было бы подумать, что тяжелое детство обратило его к стремлению к роскоши, но дело в том, что мистер Мендоса никогда не испытывал нужды ни в чем – и никогда, насколько мне известно, не ставил потребности любого другого человеческого существа превыше своих собственных.