– Мальчик мой, мальчик мой...
О том, что ее сын не вернулся из-под Трои, знали все. А она продолжала во весь голос:
– Они отплыли такие молодые, такие веселые, они смеялись и обещали вернуться вскорости, говорили, что уходят на прогулку, разобьют троянских дикарей и привезут нам великолепные подарки. Но через десять лет вернулся лишь один из десяти. Где наши мальчики? Что им сделали троянцы и что им понадобилось у тех далеких берегов?
Причитая, она выбиралась из толпы, закрыв лицо краем черного покрывала, перед ней расступились, и она прошла по коридору, а люди смотрели ей вслед. В разных концах площади раздались крики и плач. Майон почувствовал, что Нида изо всех сил сжимает его руку, увидел ее влажные глаза.
На постамент хлопотливо, мешая друг другу, подсаживали Менестея. Он завопил, цепляясь за бронзовую руку, перекрывая шум и плач:
– Сограждане! Что же мы видим? Я уж не говорю о том, что истрачено столько ценной бронзы. Но что тут наворотил этот ублюдок, именующий себя скульптором? Разве это образ, олицетворяющий величие наших славных героев, погибших под Троей ради чести Афин? Тебя снова продали, о любимая Аттика, тебе снова изменили! Где воплощение силы и мощи? Что за издевка над героями великой войны, низвергнувшей подлых троянцев? Где величие защищавших греческий дух у пределов мира, на другом конце света? Смерть оскорбителю, ломайте эту мерзость!
Невыносимо было смотреть, слушать и ничего не делать. Майон рванулся от удерживавшей его Ниды, но Менестея уже не было на постаменте – он кубарем полетел вниз от толчка кулаком в спину, и его едва успели подхватить злобно заоравшие «гарпии», а на его месте уже стоял Мидакрит, моряк, сражавшийся под Троей, и гремел:
– Уж кому и знать о войне, так это досточтимому Менестею, всю жизнь провоевавшему с кухарками в своей усадьбе... А я там был, слышите? Мы там были и уходили туда, как на прогулку, проучить коварных дикарей и вернуться со славой. Только не нашли мы там дикарей и десять лет копошились под стенами в крови, подлости и грязи только потому, что кому-то было мало уже нахапанного. И мне эта статуя нравится, слышите вы? В ней – плач времени и века. Я вижу лица тех, кто был тогда со мной рядом, Кратес, ты что молчишь? Милен, может быть, не ты в свое время требовал снять осаду и убраться на все четыре стороны? Вы что, забыли?
Камень ударил его в лицо, и он пошатнулся.
– Бейте осквернителей вашей славы! – вопил Менестей.
Все смешалось. «Гарпии» тащили Мидакрита с постамента, и он, хрипя, обрушивал здоровенный кулак на их головы, названные им по именам соратники пробились к нему на помощь, драки вспыхнули в нескольких местах, со всех сторон неслись крики, ругань и плач, многие дрались, поддавшись общему накалу страстей, не зная, с кем дерутся и за что, многие бессмысленно бежали, сталкиваясь и опрокидывая друг друга, с единственным желанием выбраться с площади. Майону удалось сбросить руки Ниды, и он устремился в гущу свалки, точными ударами расшвыривая «гарпий», прорываясь к Менестею. Что-то свистнуло сзади, скользнуло по голове, искры посыпались из глаз, Майон зашатался, потеряв на миг равновесие, но со всех сторон надвигались злобные рожи, медные гарпии смыкались, и он продолжал молотить кулаками, собрав все силы, потому что упасть значило погибнуть. Хорошо, что в такой толчее «гарпии» не могли пустить в ход кинжалы и дубинки. Он бил и бил, пока остро пахнущий потом круп лошади не заслонил от него противников. Только тогда он опустил руки, расчетливо переводя дыхание и расслабив мышцы. Огляделся.