Натриевые аварийные огни выгорели до конца, на востоке занимался рассвет. Со стоном Тайхман перевернулся на другой бок и взглянул в лицо Вегенеру. Он вцепился зубами в руку Тайхмана и таким образом держался на поверхности. Тайхман некоторое время не сводил с него глаз. Он смотрел на белые зубы, вцепившиеся в руку, — больше над треснутой верхней губой ничего не было видно. Он не понимал, что это была его собственная рука. Ему казалось, что она была частью плота. Глаза Вегенера были закрыты, и казалось, он вонзил зубы во что-то кислое и горькое. Может, в маринованный огурчик. Тайхман хохотнул и тут же испугался своего смешка: «Что это со мной?» У Вегенера открылись глаза. Тайхман увидел голубые зрачки и красные, изъеденные соленой водой веки. Он сел и левой рукой ухватил Вегенера за волосы, затем подполз ближе, зажал его волосы зубами и, подсунув ему руку под мышки, втащил на плот. Делая это, Тайхман почти не ощущал боли. Только потом, когда лег на дно, ему показалось, будто кто-то распорол ему живот.
Выдохшись, он лежал, неспособный даже думать. Болело все, тело пылало в жару. Ему казалось, что он лежит в крапиве, но даже не делал попытки шевельнуться.
— Сними рубашку и прижми ее к ране.
Тайхман собрал все силы, чтобы выполнить этот приказ. Он слегка приподнялся и снял рубашку. Она была красной и липкой от крови. Дрожащими руками он прикоснулся к ране на животе, слегка приспустив брюки, нашел входное отверстие пули. Его охватило отвращение, и лицо исказилось гримасой ужаса. Он приложил к ране скомканную рубашку.
— А теперь лежи спокойно.
Когда встало солнце, Тайхман почувствовал себя лучше. Он прислушивался к своему телу и ожидал новых приступов боли. Он знал, что они наступят, но пока боль была терпимой. Он оперся на локти, но, увидев свои ноги, не смог удержаться от рвоты. Запах был отвратительным. Тайхман ощутил ненависть к своему телу, и его снова стошнило. Он попытался сесть, но опять откинулся на спину; рвота не прекращалась. «Что это я такое съел? В любом случае я мало пил, а то было бы легче». Он смутно ощутил, что у него снова потекла кровь; рубашка стала похожей на мокрую швабру. Он громко выругался.
— Нам нужно добраться до лодки.
Тайхман рассвирепел. «Этот голос — он не имеет права приказывать мне. Боже всемогущий, да неужели он не видит, что я умираю? Будь он проклят». Тайхман понимал, что Вегенер прав и что он все равно ему подчинится, и это разозлило его еще больше. Боль стала сильнее, ему показалось, что внутри него надували воздушный шарик с шипами. Он отнял от раны окровавленную рубашку и прижал к животу руку, чтобы остановить кровь. Потом он снова заткнул рану рубашкой, которая теперь стала похожа на тяжелый плоский камень. Его клонило в сон, и он закрыл глаза. Попытался подтянуть колени, но не смог, и ему стало больно. Он повернулся на бок и увидел, что лежавший ничком Вегенер пытается зубами подтянуть за линь лодку. «Он что, сильнее меня?» Тайхман заставил себя собраться. Его ноги охватила дрожь, и, взглянув на них, он снова начал блевать. Это были чужие ноги; они ему больше, не принадлежали. Он подполз к Вегенеру, ухватился за линь и бесконечно медленно, как в замедленной киносъемке, принялся его тянуть, перебирая руками. Лодка подошла ближе. Несколько раз он хотел остановиться, было слишком тяжело, а он очень ослаб и устал. Но, взглянув на Вегенера, продолжил тянуть. «Черт побери, он не имеет права так на меня смотреть».