Другим его увлечением была форма. Курсанты должны были одеваться в соответствии с традицией. На брюках должна была быть стрелка, о которую легко порезаться, а когда они станут мичманами, должны будут носить жестко накрахмаленные белые воротнички. В таком одеянии мичманы два раза в неделю обучались обращению с голландскими винтовками. Традиция также запрещала носить на дежурстве открытые туфли; нужно было надевать офицерские ботинки со шнуровкой. Кроме того, выходя в город в шинели, следовало надевать узкий белый шарф. Что надевать — бушлат или шинель, решал командир гарнизона; его приказ был законом, вне зависимости от того, шел ли на улице дождь, или сияло солнце.
В одно теплое субботнее утро Тайхман вышел в город без бушлата. Но командиру гарнизона в этот день было холодно, и он велел всем курсантам надеть бушлаты. Тайхман явился к ротному и получил один день гауптвахты.
Они стояли у дома Вегенера, Хейне нажал кнопку звонка.
20 апреля их произвели в мичманы. Специальным поездом они отправились в Берлин, чтобы послушать речь Верховного главнокомандующего. Первую ночь в Берлине они провели в ночном клубе. На следующее утро прошли строевым маршем в Спортпалас, где выслушали речь фюрера и по приказу командиров кричали «Хайль». После обеда они смотрели «Юлия Цезаря» — ради одного этого стоило приехать в Берлин. Потом, вооружившись тремя букетами, они отправились в Далем. Их пригласили к обеду.
Тайхман очень боялся этой встречи. «К черту это все», — сказал он себе. Силы его иссякли. Он не ответил на письма Вегенера и не поблагодарил его за рождественскую посылку, и это было еще не самое страшное. Если бы он мог сказаться больным!
Это был не просто страх, это было отчаяние. «Я — идиот», — сказал он себе, но это не помогло. Надо взять себя в руки, приказывал он себе, но в коленях ощущалась противная дрожь, дышалось с трудом, а лицо было мокрым, хотя вечер выдался прохладный и ветреный. Точно такие же муки он испытывал, когда пошел в школу. Он шел туда со страхом, весь дрожа, поскольку оказался слабым учеником и успел уже отведать розги. Он вспомнил, как молился тогда, чтобы избавиться от страха и не думать о том, что его ждет. Но теперь это не помогало.
Тайхман пытался следить за разговором друзей, обсуждавших спектакль, и неожиданно вспомнил одну фразу оттуда: «Из всех чудес всего необъяснимей мне кажется людское чувство страха».[5]
Он обрадовался, что вспомнил эти слова, и решил проверить, может ли произнести их по-английски. Да, он помнил, как они звучат по-английски, и начал произносить эту фразу попеременно — то на английском, то на немецком. Тайхман повторял ее про себя до тех пор, пока они не дошли до дома Вегенера. Тут уж и Шекспир не мог ему помочь — Тайхман почувствовал себя несчастным и нелепым. Он разозлился на Хейне за то, что тот позвонил Вегенеру, не посоветовавшись с ним. Но ему пришлось подавить свой гнев. Теперь одна надежда на Штолленберга, он гораздо тактичнее Хейне.