Вначале, переходя из отсека в отсек, они постоянно ударялись головой о переборку. Но скоро привыкли наклонять голову и научились быстро проскальзывать в узкие водонепроницаемые двери. Но самое худшее на субмарине — это вахта на мостике. Она продолжалась четыре часа, в течение которых не позволялось ни садиться, ни прислоняться к чему-нибудь, а также отнимать от глаз тяжелый цейссовский бинокль. Каждый из наблюдателей отвечал за свой сектор обзора, равный 90 градусам. Надо было одновременно следить за морем, горизонтом и небом. Если над горизонтом появлялась верхушка мачты, тонкая, словно иголка, вахтенный обязан был немедленно доложить об этом командиру; если видна была уже половина мачты, то его ждало взыскание. А тут еще эти чайки. Они напоминали самолеты, особенно когда скользили по небу со стороны солнца; а может, это самолеты были похожи на чаек. Чайки были повсюду, только в открытом море их становилось немного меньше, чем у берегов. Но даже посреди океана их было достаточно, чтобы усложнить жизнь вахтенным на мостике.
На пути через Бискайский залив подлодке пришлось погружаться шесть раз, чтобы скрыться от самолетов. Дважды они сбрасывали глубинные бомбы, но летчики брали неверный прицел, а к тому времени, когда они пристрелялись, лодка ушла на глубину 30 морских саженей. Иногда самолеты сбрасывали бомбы, которые рвались на поверхности воды, не нанося никакого вреда кораблю. Только грохот беспокоил моряков. Под водой звук разрыва в пять раз сильнее, чем в воздухе, и к этому надо было привыкнуть.
Освободившись от вахты, мичманы, по распоряжению командира, должны были изучать торпеды типов G7a и G7e. Инструктировать их было поручено торпедисту. Но, поскольку никто не проявлял особого желания заниматься учебой, они обычно собирались в старшинском отсеке и дулись в карты. Торпедист регулярно проигрывал. Вскоре он доложил командиру, что курс обучения закончен и мичманы знают о торпедах все. Тогда Лютке приказал мичманам проверять, как матросы проводят ежедневную приборку. Но старпом объяснил, что это очередная блажь командира; матросы в носовом торпедном отсеке были набиты как селедка в бочке, они не могли даже выпрямиться в полный рост, а есть и спать им приходилось на торпедах. Им хватало своих обязанностей по столовой, и нельзя было ожидать, чтобы они еще каждый день убирали весь корабль.
Матросы очень уважали старпома. Чем больше орал на него командир — а Лютке обращался со своими офицерами, как с новобранцами, — тем популярнее становился старпом. Шкура у него была как у носорога. Он звал подчиненных по именам, хотя командир терпеть этого не мог. Его фамильярный тон поднимал морякам настроение, ибо старпом был аристократом, настоящим князем. Командир называл его Витгенбергом, хотя это была только часть его фамилии. Подчиненные обращались к нему «лейтенант» и «господин лейтенант», но это звучало так, как будто они хотели сказать «ваше высочество». Это был приятный на вид мужчина. У него было красивой формы мальчишеское лицо, черные как смоль волосы, зачесанные назад, полные губы и сверкающие зубы; он был почти такой же большой, как и Тайхман, только худее и гибче него. Любимым словом старпома было