Когда подлодка на следующее утро всплыла, конвой или то, что от него осталось, ушел так далеко, что догнать его было невозможно. Эфир был полон сообщениями об успехах других лодок, сообщили о них и в армейской сводке новостей.
Торпедист получил пять дней гауптвахты, которые должен был отсидеть в порту. За что он получил их, командир не сообщил.
Три недели ждала лодка появления другого конвоя. Но он не появился, а от командования пришел приказ принять топливо у субмарины типа «IX-D», которая возвращалась домой из-за поломки двигателя.
С огромным трудом на эту лодку перенесли Михельса. Когда его вытаскивали наружу, он кричал от боли, испытывая неимоверные мучения. Моряки написали письма домой и передали их командиру для цензуры. Тайхман не стал никому писать, а Штолленберг отправил родителям открытку.
К полуночи перекачка топлива закончилась. Шланги были убраны, и «IX-D» на полной скорости пошла на восток, чтобы заправить еще одну подлодку. Через два дня она снова должна была встретиться с лодкой Лютке, чтобы передать ей торпеды.
Командир велел вытащить резиновый плот. Взяв весло и сигнальные флажки, Тайхман забрался в него. Подлодке предстояло погрузиться и обойти плот по кругу, а Тайхман должен был просигналить флажками, когда убедится, что всю нефть, пролитую на палубу, смыло водой. Чтобы Тайхман не скучал, Штолленберг дал ему пачку сигарет.
Субмарина отошла на несколько сотен метров и погрузилась. Тайхман растянулся на плоту и закурил. Впереди у него было несколько свободных минут. Солнце еще не опустилось за горизонт — до него оставалась полоска шириной с руку. На голубом небе не было ни облачка; на западе голубизна уступила место нежно-розовому цвету. Океан был спокойным и невероятно огромным. Легкая атлантическая зыбь мягко поднимала плот и так же мягко опускала. Невозможно было представить, что эта ровная поверхность может превратиться в огромные валы и пропасти, готовые поглотить корабли. Тайхман чувствовал себя почти счастливым на этом маленьком плоту; на мгновение он сумел выкинуть из головы все мысли и ощутил безграничное счастье. Он швырнул окурок в море, но не стал прикуривать другую сигарету. Ему показалось, что сигареты здесь совсем неуместны. И тут кто-то ударил его плот сзади.
Он даже не почувствовал испуга — так велико было его изумление. Потом он подумал, что это, наверное, их подлодка; может, капитан шутки ради решил поддать его перископом. Но он тут же отбросил эту мысль. Лютке никогда не шутил, кроме того, перископ торчал из воды в 300 метрах. Субмарина описала уже полукруг; она шла полным ходом, и за перископом тянулась широкая пенная полоса. Ничего другого не было видно, и Тайхману стало не по себе. Толчок был не очень сильным, но кто бы мог это сделать? Может, рыба? Нет, обычная рыба таких вещей не делает, по крайней мере, ни о чем таком он не слыхал. Надо закурить, решил Тайхман. Но, вытаскивая сигарету из пачки, он почувствовал еще один толчок, на этот раз более сильный. Приглядевшись, он увидел, что это все-таки была рыба. Не кит, а небольшая рыбка, размером примерно с длинноперого губана, только немного тоньше. Он хорошо знал губанов — они очень любили резвиться, весело плавая туда-сюда рядом с подлодкой. Так и хотелось опустить бинокль и позабыть о войне.