— Ты и сам плохо выглядишь, Ганс, ты…
— Я думал… старпом сказал, что тебя смыло…
— Меня? Нет, смыло Шмидта, боцмана.
— А мне сказали, что пропал носовой сигнальщик, тот, что стоял рядом со старшим квартирмейстером, — уточнил Витгенберг.
— Так это и был Шмидт. А я в этот раз осматривал кормовой сектор, так как командир…
Старпом и Штолленберг отвернулись и занялись какими-то своими делами. Тайхман подумал, стоит ли сказать Штолленбергу, как сильно соленая вода жжет глаза.
Утром первая вахта вернулась на мостик, голодная, замерзшая и смертельно усталая. Было темно. Шторм ревел по-прежнему. Одежда не успела просохнуть, и они надели ее сырой — ведь все равно волны ее тут же промочат. И снова вода была ледяной, но теплее ветра.
К 10:00 небо слегка посветлело. Над горизонтом возник бледный холодный свет и окрасил все вокруг в грязно-серые тона. Море было покрыто хлопьями пены, но она уже не сверкала как снег под солнцем. Даже пена казалась грязной — она напоминала жидкую овсяную кашу. Этот тусклый цвет угнетающе действовал на психику. Он высасывал все силы и все мужество, пока не становилось все равно — жить или умереть. Ближе к полудню появилось солнце — бледный желтый шар, не испускавший лучей.
Сменившись с вахты в полдень, подводники чувствовали себя измотанными и разбитыми. Они завалились на пол в центральном посту — сил добраться до кубрика не было. Целый час они безучастно лежали, мотаясь в такт качки от одного борта к другому, а потом попытались снять верхнюю одежду, но были слишком измотаны, а кожа плащей — слишком тяжелой. Они перебрались в моторный отсек, где было на несколько градусов теплее, и, несмотря на грохот работавших на полную мощность двигателей, ухитрились немного подремать.
В четыре часа они снова заступили на вахту, подкрепившись двумя ломтиками консервированного хлеба с тонким слоем масла, и все равно чувствовали себя измотанными и промерзшими насквозь. Им ужасно хотелось спать, а настроение их менялось от полного безразличия до бешеной раздражительности.
На мостике снова было темно. Море бесновалось, как и в прошлую ночь. Стоило только поддаться усталости, как тебя ждал конец — надо было следить за дыханием, ведь если ты забывал вовремя вдохнуть, то вполне мог задохнуться, когда лодку накрывало водой. Вода не уходила целую вечность. И все-таки неповоротливая стальная тюрьма боролась с ревущим морем, словно усталый кит.
Снова ничего не было видно — ни звезды, ни единой звезды. Только белая пена на кипящих волнах, и больше ничего.
Следующий день не принес перемен — ни горячей еды, ни сухой одежды, ни отдыха, один только ледяной холод. На шее у подводников образовались кровавые полосы — когда они втягивали в себя головы, пытаясь спастись от ударов волны и режущего ветра, замерзшие воротники плащей царапали кожу в одном и том же месте. Их руки напоминали красные клешни. Когда подводники, сменившись с вахты, пытались снять с себя одежду, из-под ногтей у них текла кровь, а боль, которую вызывала соль, попавшая в открытую рану, была похожа на удары ножом.