— Все это — холодный кофе.
Он еще раз произнес эти слова, чтобы развеять всякие сомнения. «Все это… чистое надувательство, — заметил он про себя и посильнее затянулся сигарой, — это всего лишь озеро и горы с необычными световыми эффектами, и ничего другого, и это мало поможет тебе и совсем не поможет твоим погибшим товарищам, черт побери». Он сплюнул в озеро и выкинул сигару.
Когда их кораблик пришвартовался у Визее, солнце зашло, монархи вновь стали горами, холодными, мрачными и чужими, а колокола замолчали. Тьма опустилась быстро.
Общежитие подводников в Визее было переполнено — ни одной свободной комнаты. В Тегернзее и Роттах-Эгерне еще оставалось несколько свободных комнат для моряков, но управляющий сказал ему, что, к сожалению, моряков там сейчас нет.
В Тегернзее Тайхман получил хорошую комнату с видом на озеро в одном из немногих отелей, в которых имели право селиться штатские. Он разузнал, где находится Ридерштейнштрассе, и отправился спать.
Он пытался заснуть, но сон не приходил. Кровать была слишком короткой и слишком мягкой. Рано утром он сел у окна и стал наблюдать за паромом. Пристань находилась всего лишь в нескольких метрах от отеля. Когда пробило шесть, появился паром. На нем не было ни единого пассажира, да и на пристани — ни души; и вообще на всем озере не было видно никаких других судов. Тем не менее лодочник дал два громких гудка — один длинный и один короткий — и подошел к пристани. Потом он просигналил еще раз и медленно двинулся в направлении Визее. Позже, вернувшись из своего одиночного плавания по озеру, он снова прогудел, как будто путь к пристани преграждали ему не менее десятка пароходов. И снова, отходя от нее, дал три гудка — один длинный и два коротких, — хотя на его борт так никто и не поднялся. После семи появилась первая пассажирка — крестьянка, которая удостоилась такого же воинственного приветствия, что и Тайхман.
Тайхман умылся и побрился, затем он облачился в свежевычищенный мундир и покинул отель. В магазине канцтоваров он купил газету «Deutsche Allgemeine Zeitung», детектив и немного писчей бумаги. Газета была двухдневной давности, а книга сброшюрована так, что любое неловкое движение оставляло у тебя в руках пачку разрозненных листков. Писчая бумага больше походила на туалетную. Но Тайхман был доволен, что сегодня, в воскресенье, ему удалось достать хоть что-нибудь.
Затем он отправился на завтрак. У него было место у окна с видом на озеро, но завтрак оказался плохим; кофе напомнил ему о самых мрачных днях в учебном лагере. Однако столик был застелен скатертью, когда-то белой, а дружелюбная официантка, узнав, что Тайхман не женат и не баварец, смогла объясниться с ним на верхненемецком. Она говорила на нем с легким акцентом, как ему показалось, специально рассчитанным на то, чтобы привлечь побольше туристов, — и это было в ней самое приятное.