Тайхман был разъярен, когда услышал, что Ла-Жон отделалась расстрелом. Чтобы охладить свою ярость, Тайхман принялся пить. Он пил несколько дней подряд, всегда ухитряясь найти нескольких собутыльников. Но Штолленберга больше не было, и спиртное не помогало. А затем пришло письмо, которое его спасло.
В верховьях реки Майн люди в форме ВМС были в диковинку, и морского офицера могли принять за начальника железнодорожной станции или полицейского.
Началось это еще в Мюнхене. На главном вокзале полковник альпийских стрелков обратился к нему с вопросом о поездах на Лейпциг, а когда понял свою ошибку, то сказал:
— О, прошу прощения, товарищ.
Тайхмана предупредили об этом заранее. Это была их любимая шутка в Морской академии. И он не обижался, лишь бы не попросили поднести чемоданы. Он отправился на станцию Хольцкирхен. Кондуктор предоставил ему купе второго класса, сказав, что офицеры, а уж капитаны само собой, имеют право путешествовать вторым классом — так он расшифровал две звездочки на погонах Тайхмана (его недавно повысили в звании до старшего мичмана). Тайхман не стал его разубеждать; он был не против обитого тканью сиденья. «Если сюда не зайдет адмирал, — думал он, — я вполне могу проехаться во втором классе».
Он сошел в Тергензее и отправился на речную станцию. Начальник приподнял фуражку и сказал:
— Хайль Гитлер, капитан.
Тайхман ответил:
— Хайль, дружище моряк.
В ожидании отправления он решил, что нет причин огорчаться по поводу того, как его приняла Бавария: менее чем за два часа он из железнодорожного служащего превратился в капитана. Тайхман решил выкурить по этому поводу сигару. У него оставалась еще одна трофейная черная бразильская сигара. Выпуская облачка дыма, он подумал, что мог бы, конечно, поехать в Руан или Биарриц, но уже устал от одиночества, от одних и тех же лиц, от игры в настольный теннис и купания, и от того, что всегда приходилось напиваться, прежде чем решиться переспать с французской девицей. «Правильно, что я приехал сюда, — сказал он себе, — ты не навязываешься, тебя пригласили, отказ был бы воспринят как грубость. И пейзаж довольно милый — даже озеро есть».
Был вечер. Горы купались в лучах заходящего солнца, озарявшего их вершины пурпурно-золотым пламенем. Горы стояли как монархи, а озеро, спокойное и голубое, лежало у их ног. В заливе два белых остроконечных треугольника — паруса — покоились на поверхности в вечерней тиши.
Тайхман видел все. И когда их корабль был уже в центре озера, зазвонили колокола Тегернзее, Визее и Роттах-Эгерна, приветствуя воскресенье. Но, услышав их звон, Тайхман сказал: