— А этот знаете? — не унимался Ланген. — Профессор в медицинском училище спрашивает студентку, какая часть человеческого тела при определенных обстоятельствах может увеличиться в тридцать раз?
Эсминец поймал их в луч гидролокатора и снова сбросил бомбы.
— Девица вспыхивает до корней волос и отвечает: «Нет, эта часть тела мне неизвестна».
Эсминец снова стал приближаться. Командир велел резко повернуть направо и дать полный ход. Он сообщил рулевому новый курс. Субмарина находилась теперь на глубине 55 морских саженей.
— «Очень плохо», — отвечает профессор.
Эсминец приближался на полной скорости и шел прямо на них. Его винты бешено вращались.
И вот он уже над ними. Они услышали, как в воду упала целая очередь глубинных бомб. При этом площадь поражения раз в десять — пятнадцать больше, чем у одиночной бомбы. Люди слышали это очень ясно и сжались в комочек, пытаясь уменьшиться в размерах, чтобы ужас, который приближался, миновал их.
— Девица встала и стала пробираться к выходу из лекционного зала. Профессор остановил ее и сказал: «Что это вы переполошились, сударыня. Я ведь имел в виду зрачок». Это был…
В воду упала двадцать одна бомба.
Взрывы не умолкали целых полминуты. Люди превратились в инертное вещество, содрогаясь вместе с лодкой. Субмарина падала на дно. В дизельном отсеке появилось несколько ручейков. Попадая на нагретые моторы, вода издавала шипение. В кромешной тьме звуки казались в два-три раза громче, чем при дневном свете. По лодке стал растекаться пар. Корпус со скрежетом прогибался, словно под неравномерными ударами.
Субмарина быстро погружалась. На корпус теперь давил столб воды высотой 180 метров. Именно такое давление и порождало эти ужасные звуки. Луч гидролокатора двигался туда-сюда, обшаривая глубины; эсминец снова пошел на лодку. Сгрудившись в центральном отсеке, подводники скулили. Потом они закричали, надеясь, очевидно, заглушить своими криками шум винтов эсминца, но он не умолкал. А луч локатора так и шарил вокруг, словно разыскивая беглеца, спрятавшегося в стоге сена.
Силы сторон были неравны. Эсминец был во всех отношениях сильнее — он двигался быстрее и имел более мощное вооружение; торопиться ему было некуда, к тому же у него имелся механический глаз, который никогда его не подводил. В столкновении с таким противником личная храбрость ничего не значила. Моряки эсминца были охотниками, вооруженными биноклями, которые преследовали слепого оленя. Им не надо было ничего делать — только стоять и ждать.
Все эти мысли пронеслись в голове Тайхмана, когда он сидел, охваченный паническим ужасом, на полу центрального поста, ожидая, когда посыплются бомбы. А потом пришла ненависть. Он ничего не мог с собой поделать. Он ощутил вдруг внутри себя кровожадное животное, которое все росло и росло. Он не хотел этого. Он был моряком, который воевал, но никогда не испытывал ненависти к врагу. Никто на их лодке никогда не говорил, что ненавидит противника. Они были моряками, и те, наверху, тоже, и если им приходилось убивать, то это была их работа, и они старались делать ее как можно лучше. Они не имели ничего общего с теми людьми, которые сидели дома и проповедовали ненависть, поскольку им за это платили. И когда этот плоскостопый иезуит, который возглавлял министерство пропаганды, наполнял радиоэфир ненавистью, они чувствовали к нему презрение или стыдились его речей, поскольку они произносились на их родном языке.