Хейне включил радио. Когда приемник нагрелся, они услышали окончание выпуска новостей и повторение сводки о положении на фронтах. До них донеслись слова — «героический», «исключительное мужество», «героически пожертвовал жизнью», и они подумали: «Кому все это нужно?» Потом фанфары проиграли первые такты гимна «Будь всегда верен и смел». Это были позывные радиостанции «Германия». После этого страстный женский голос зачитал приветственные письма простых людей мальчикам, воюющим на фронтах. Прозвучало несколько легких фортепьянных пьесок, а потом включили танцевальную музыку.
— У нас в семье не только отец попал в концлагерь. Все родственники моей матери оказались там.
— А они-то за что?
— Да ни за что, просто за то, что жили в Германии. Они были евреями, вот и все, вернее, наполовину евреями. Ты знаешь, я ведь на четверть еврей, а может, и того меньше. Я знаю одно — если я женюсь не на еврейке, то в жилах моих детей будет течь всего шестнадцатая часть еврейской крови, и им разрешат жить в нашей стране. Не думаю, что с таким процентом еврейской крови им грозит смерть.
— Где сейчас родственники твоей матери?
— Там же, где и отец.
— Быть этого не может!
— Еще как может.
— Но ведь нельзя же убивать людей только за то, что их родители были евреями.
— Очень даже можно, как видишь.
— Наверное, они все-таки в чем-то провинились перед властью.
— Я тоже сначала отказывался верить, но потом пришлось. Наливай. Допьем эту, откроем еще. Хорошее вино, правда?
Хейне открыл еще одну бутылку и наполнил рюмки. Вино было превосходным. Они пили его маленькими глотками, задерживая на языке, прежде чем проглотить. В нем чувствовался вкус меда, теплого солнца и земли и легкий привкус железа. Вино было таким хорошим, что они забыли о сигаретах.
— Я не могу в это поверить, Герд. Не могу…
— Это правда, говорю тебе! — воскликнул Хейне.
Он бегал по комнате, словно искал окно, поднимая пыль, осевшую на книгах и бюстах. Низкий женский голос на радио запел: «Не плачь о любви…»
— Прости, но это выводит меня из себя. Никто не верит, что моих родственников взяли ни за что, и это самое худшее. Меня это просто бесит. Понимаешь? — спросил Хейне, садясь на свое кресло.
— Да, понимаю.
— Представь себе, если бы я рассказал об этом Вегенеру. Он заявил бы, что я пьян. Или моему дорогому дядюшке, генералу. Он бы сказал: «Запрещаю тебе придумывать всякие ужасы». Или…
— Как ты думаешь, высшие чины армии — генералы, маршалы и другие шишки — знают об этом?
— Нет, думаю, что не знают. Впрочем, командующий ВВС наверняка в курсе. Но я убежден, что командующий флотом не имеет об этом ни малейшего понятия. И в это никто не поверит, когда война будет проиграна…