Однажды ночью — окрик часового, ругань, стрельба. На шум выходит старший офицер, спрашивает, в чем дело.
— Ходил кто-то, не отозвался, я и пальнул.
— Кто?
— Не знаю, вашство.
— Хорошо. Бди. Пойду, гляну.
Офицер с пистолетом наизготовку идет к кустам, всматривается в темное пятно тела под ветвями.
— Тьфу. Баба. Вот дура — куда лезла? Да что уж теперь.
Из темноты возникает трактирщик, в глазах — ужас и боль, губы дрожат. Падает на колени, приподнимает голову, гладит длинные черные косы. Шепчет что-то в мертвое ухо. Бережно опускает тело на землю, встает, вытаскивает из-за пояса пистолет.
— Эй, ты что? Мужик, ты с ума сошел?
Выстрелы.
Заветреная горит. Полыхают избы, ржут обезумевшие кони, обрывая привязь, скачут, не разбирая дороги. Мечутся солдаты, сорванными голосами командуют офицеры. Выстрелы. Взрывы. Сумятица, паника, смерть.
Дорога перегорожена, из-за завала древесных стволов летят пули.
Только в лесу тихо и, кажется, безопасно.
Аффер отводит людей в лес.
Корни цепляют за ноги, сучья хлещут в лица, хищные птицы пикируют сверху, змеи прокусывают сапоги. За деревьями мелькают серые силуэты волков.
Была армия — и нет.
Разоренная деревня пахнет гарью и смертью. Ветер треплет грязные обгорелые тряпки, дождь смывает с дороги кровь, стучит по ржавому рогатому шлему.
Ни души.
Только трактир, покореженный, обожженый, лишенный стекол, жив. Стучит молоток, взвизгивает пила.
Неуковыра, страшный, черный, наполовину седой, чинит разбитую дверь.
-
Беспамятство.
Потом снова память. Боль.
В груди жжет. В висках тяжелый гул.
Сердце остановилось. Подумал — насовсем. Обрадовался.
Ударилось о ребра. Застучало.
Жив.
Зачем?
Черные косы в палой листве.
350 год Бесконечной войны
Мы долго бродили по дорогам Айтарии. Пытались осесть то в одном месте, то в другом — как-то не получалось. Чем дальше нас уносило от Заветреной, тем спокойнее была жизнь, но война постоянно напоминала о себе. В деревнях уже жили те, кто ушел со своей земли раньше нас — и мы проходили дальше. В городах было неуютно, непривычно, дорогое жилье, рабочие места заняты — да и что мы умели, кроме огородных хлопот и трактирного хозяйства? Деньги, полученные от Неуковыры, неумолимо приближались к концу.
А потом вмешался случай.
Мы вошли в маленький городишко с гордым названием Великий Брод (брод там был, и, пожалуй, действительно великий — через Суанну, а она в этом месте шириной в добрую милю), разыскали гостиницу подешевле. Шулле устал, да и женщины умаялись. Я спросил комнату, мы сговорились о цене, и я полез в котомку за деньгами. Сильно похудевший мешочек завалился на самое дно, и, шаря по сумке в его поисках, я наткнулся на письмо Терка, о котором совсем забыл. Выложил его на стойку и снова сунул руку в котомку.