— Хочу, где с убийцами и бандитами сражаются! — брякаю, — или, вот, в воздушную милицию — я ведь парашютист…
— Ясно. Значит, в отдел по борьбе с особо опасными преступлениями или в воздушную. Хотя, прямо скажу, с парашютом там вряд ли придется прыгать.
Словом, нашли для меня в милиции подходящее место.
Не жалею, и работу свою люблю безмерно.
Однажды только, когда женился, и Лена стала понимать, в каком подразделении я служу, попыталась она осторожно, конечно (характер мой она уже изучила), отговорить, вернее, уговорить перейти в другое.
— Ты же умный человек, — толкует, — ты бы мог стать ученым, специалистом. Ну, для чего тебе со всяким сбродом иметь дело, там и убить могут. Что других нет, кто больше подходит?
— Нет, — говорю, — я самый подходящий. Посмотри на меня. Ну, кто с таким справится. Даже тебе не по плечу.
— Да ну тебя, — обижается, — я серьезно.
— А если серьезно, Лена, — говорю, — брось этот спор. Я люблю свое дело. Я считаю его самым важным. Потому что нет ничего важнее, чем беречь людскую жизнь. Конечно, вор, жулик, спекулянт наносят большой вред. Но убийца с ножом или пистолетом ведь непосредственно посягает на жизнь человека. Ни деньги, ни вещи у него отнимает — жизнь. Значит, тот, кто оберегает эту жизнь, кто борется с убийцами, насильниками, с особо опасными преступниками, тот делает главное дело. (Это, разумеется, немного преувеличено — в конечном счете, все мы делаем общее дело, и звенья нашей работы тесно взаимосвязаны, но так для Лены наглядней).
— Но это же опасно!
— Лена, а прыгать с парашютом не опасно? А летать на истребителе-перехватчике, а испытывать самолеты, а охранять границу? Я военный человек, хоть и служу теперь в МВД. А опасность, риск всегда сопровождают жизнь военного человека даже в мирное время.
— Вон, Сережка, который в паспортном столе…
— Перестань! Завтра объявится особо опасный преступник, всех поднимут на поиск, и в решающую минуту лицом к лицу с преступником может столкнуться как раз твой Сережка.
— Ну, хорошо, еще три года, пять, — подходит она с другого конца, — ты уже постареешь (это, значит, когда мне стукнет лет двадцать пять — двадцать семь), что будешь делать?
— Вот тогда пойду учиться, в Академию, между прочим, до тридцати пяти принимают. А могу стать инструктором по самбо, стрельбе, мотоспорту. Да мало ли есть для меня специальностей, когда я стану через три-пять лет седобородым, как ты считаешь, стариком…
— Я вижу, с тобой бесполезно спорить, — надувается она.
— На эту тему — да, — твердо говорю я и целую ее.
Больше мы к этому разговору не возвращались. А вот к разговорам о путешествиях не раз.