Добравшись до окна, он застыл, вглядываясь в темноту. Окно не было закрыто промасленным пергаментом. Только тонкие деревянные планки отделяли обитателей дома от разбушевавшейся стихии. Гвин смотрела на его силуэт на фоне окна, и голова у нее кружилась. Боже милостивый! Она была совсем не той, какой считала себя до сих пор. Все, чего ей сейчас хотелось, это чтобы он снова целовал ее.
– Я привыкла скакать верхом во время такой бури, – объявила она, глядя ему в спину.
Он слегка повернул голову, и она увидела его чеканный строгий профиль.
– Скакать в непогоду? В такую бурю, как эта?
Она улыбнулась:
– Возможно, не совсем в такую. Но да, скакать! На моей лошади. На Ветре.
– Хорошее имя для лошади, – ответил Язычник и поставил на место створки ставен, легким движением запястья опустив на них железную щеколду.
– У тебя тоже хороший конь, – сказала Гвин. – Нуар.
– Да, он хорош, – спокойно согласился он. – Впрочем, когда я был юным, у меня был другой.
– В юности нам кажется, что у нас все самое лучшее. Она снова откинулась на подушки.
– Я получила в подарок Ветра, когда мне исполнилось восемь. Он еще не был взрослым, только жеребенком, и я должна была сама его вырастить.
– Моего звали Мятежник.
– Я езжу на своем коне при каждом удобном случае. Он мой самый верный товарищ. А ты все еще ездишь на Мятежнике?
Лицо его исказилось гримасой.
– Он погиб, не прожив и года. Сгорел вместе с конюшней.
Ее лицо погрустнело:
– Сожалею. Когда это произошло?
– Когда мне было восемь.
– Восемь, – отозвалась она эхом.
Должно быть, это было для Гриффина большой потерей. Этот человек, искушенный в битвах, полный сил и мощи, был способен чувствовать утрату своего бесценного коня так остро и глубоко после всех этих лет. И это говорило о многом, Такому человеку можно было доверять.
Как случилось, недоумевала Гвин, что после одной ночи, после одной откровенной беседы она узнала об этом человеке больше, чем о своем брате, отце и о друзьях, прожив рядом с ними долгие годы?
– Я бы очень горевала, если бы лишилась Ветра, – сказала она тихо. – Такая утрата невосполнима.
– Да, невосполнима, – согласился он, и голос его показался ей низким и охрипшим, будто от древесного дыма.
Она прикусила нижнюю губу и задумалась. Прошла минута, другая. Царило глубокое молчание, будто этот мужчина и она не нуждались в пустой болтовне, способной заполнить паузу.
Потом он подался вперед, упираясь руками в бедра. Его серые глаза, казалось, прожигали темноту насквозь, и он сказал тихим рокочущим голосом:
– Расскажи мне что-нибудь о своем доме, Рейвен. Я так давно не был в своем, что мне приятно будет услышать о другом доме, который любят.