В свете жаровни лицо его было едва видимым.
Свет чуть пробивался сквозь щели ставен, и она могла видеть только кружку, зажатую между его пальцами, темные волосы на склоненной голове и внимательно следящие за ней глаза.
Он весь пылал и с трудом сдерживал себя, и ее тоже охватило обжигающее ощущение неотвратимости судьбы: что-то должно было связать ее с этим человеком.
Он заполнял собой то пространство в ее душе, где прежде таились отчаяние и боль. Густая волна уверенности медленно заструилась по ее телу. Она села на постели и заговорила.
Этой темной ночью ей надо было получить хотя бы временное облегчение от постоянно снедавшей ее душевной боли, и казалось, только этот человек может помочь.
Вещи, о которых Гвиневра повествовала ему в пронизанной бурей темноте, были сокровенными, запрятанными глубоко внутри, и ей казалось, что при этом она как бы производит раскопки на самом дне души.
Она рассказывала ему о Ветре и их полуночных скачках. О том, как привыкла бродить бурными ночами по крепостному валу, когда все спали. Как боролась со своим одиночеством и иногда считала себя погибшей. Она рассказывала о том, как ей трудно управлять замком и как приходится быть одновременно и матерью-наседкой, и воином-защитником, и о том, как она заглянула в бездну своей жизни и почти сдалась отчаянию, когда скончался ее отец.
Она ни разу не упомянула названия своего замка и не сказала своего имени, но рассказала все то, что сделало ее такой, как теперь, – все о себе, начиная с пятилетнего возраста и кончая последней, только что истекшей минутой, в том числе и о своей боли.
Господи! Не может быть, чтобы она рассказала и об этом! Неужели это случилось?
– Понимаю.
Гриффин говорил, обращаясь к собеседнице из темного угла комнаты, но чувствовал себя легким и светлым. Образ женщины, в одиночестве гуляющей по крепостному валу, с темными, развеваемыми ветром волосами, женщины, уподобившейся в его воображении молнии, прочерчивающей небо, был слишком обольстительным. Ее дыхание овевало комнату, и та преображалась. У него было ощущение, что он подпал под действие магических чар. Он знал только одно – это была она. Его женщина.
Гвин смотрела на него сквозь тени. Время сжалось до минимума, до скорости слез, скользящих по ее щекам. Скамья под ним была крепкой и прочной, но ему казалось, будто он парит.
– Рейвен!
Через комнату до него донесся всплеск журчащего смеха.
– Это имя мне подходит. Если бы я могла, – сказала она, чувствуя, что эмоции душат ее, – я бы улетела.
– Но ты не улетела.
– Только потому, что у меня нет крыльев.