— Не верится, — сказал Богданов.
— Тихо…
— Они?
— По-моему. Ну-ка, осветите часы.
— Сейчас.
— Они. Тютелька в тютельку. Это они.
Пшиманский поднялся с кучи хвороста, ударил себя прутиком по голенищу и сказал:
— Зажигайте!
Костры ушли в небо острыми языками белого пламени. Степан Богданов почувствовал, как внутри у него все затряслось: сейчас он погрузит эту акулу с маленькими крылышками и полетит со своими ребятами домой, а потом поедет к старику — хоть бы на день, а после вернется на фронт и будет говорить по-русски, и не будет шептать про себя: «За Родину!» — а будет кричать это во всю силу своих легких, и не будет красться по ночным улицам, как вор, и не будет говорить с ребятами, то и дело оглядываясь по сторонам, и снова научится смеяться, и снова сможет мечтать о том, что будет, и не есть себя поедом за то, что было.
К Пшиманскому, нелепо размахивая руками, поднесся Юрек из разведки на взмыленном мерине без седла. Лицо его плясало. Сначала Богданов подумал, что это так играет на его лице пламя костров. Но потом он увидел, как трясутся острые колени парня, упершиеся в ребристые бока коня, и понял: что-то случилось.
— Слышите?! — шепотом выхрипел Юрек. — По шоссе танковая колонна идет. А два танка остановились.
Богданов услыхал глухое урчание: шоссе проходило в трех километрах отсюда, по укатанному проселку — полчаса ходу, танкам — десять минут от силы.
Пшиманский замахал руками:
— Туши костры!
Но в это время над головой с ревом пронесся самолет — он шел на посадку.
— Нельзя! Нельзя же! — крикнул Богданов. — Они влепятся в землю!
— Туши костры! — снова крикнул Пшиманский, но уже тише. — Туши!
Но костры потушить не успели: откуда-то из темноты, протыкая ночь зеленым рылом, к кострам выруливал «дуглас». Отворился люк, и на землю спрыгнул высоченный парень в комбинезоне.
— Привет, братцы, — сказал он в темноту, — еле плюхнулись…
— Тише… — сказал Пшиманский, хотя летчика едва было слышно из-за работающих моторов. — Тише. Немцы.
Разобранную ракету грузили в каком-то странном оцепенении, и все боялись прислушиваться, потому что самое страшное было бы сейчас услыхать рев танков и увидеть их здесь, на этой узенькой размытой дождем посадочной площадке.
— Сколько отсюда? — спросил Богданова летчик.
— Километра три.
— Облава, что ль?
— Сами не знаем.
— Осторожней заносите, люк разорвет, братцы, — сказал летчик и что-то объяснил жестами тем пилотам, что прижались лицами к стеклу кабины.
— Сколько вас? — спросил Степан.
— Шестеро. Ты — Богданов?
— Да.
— Сколько с тобой людей из краковской группы?