Ставрас парил над холмами, покрытыми вереском, словно волшебным одеялом, и грустил. Он всегда грустил, паря в небе мира, принадлежащего лишь ему. Грустил ровно до того момента, пока внизу не увидел запрокинутую к небу голубоволосую голову и не узнал мальчику, активно махавшего ему рукой. Ну, вот что с ним будешь делать!
— Я, по-моему, четко сказал тебе идти и развлекаться! — желтые глаза дракона светились в тусклом свете, льющимся с серых небес, ярче солнца, спрятанного за скорбными облаками, вечно нависающими над этим миром.
— Я и развлекся, — нарочито легкомысленно откликнулся шут, опускаясь на траву и раскидываясь в ней этакой живой звездой. — Так развлекся, что мало не показалось.
— А Веровек, что же?
— Тоже развлекается, правда, как я могу судить, куда лучше меня.
— И что же тебе не позволило последовать его примеру?
— Да, один душегуб деревенский Маришку обидел, вот и не позволил, — Шельм прекратил легкомысленно таращится в небо, которое для него заслонила драконья морда, перевернулся на бок и, поджав к груди ноги, положил голову на согнутую в локте руку и затих.
— Я надеюсь, ты разобрался с ним?
— Нет. С него и её хватило.
— Хм?
— Не забивай голову, ей уже легче.
— И что же ты не вернулся к другим девушкам после того, как её проводил?
— Настроение ушло.
— А оно вообще было?
— Угу. Как же. С тобой никакого настроения! — фыркнул Шельм и прикрыл глаза.
Ставрас, все так же оставаясь драконом, устроился рядом, положив морду на сложенные перед собой мощные, когтистые лапы. Шельм перекатился к нему под бок и прижался к теплому бронзовому с радужными переливами брюху. Дракон покосился на него, повернув голову, но возмущаться не стал, отвернувшись.
Молчали долго, а потом заговорил Шельм:
— Думаешь, я не знаю? Не знаю, что вереск в таких количествах не растет на обычных холмах, лишь на курганах?
— И знаешь, кто спит вечным сном под ними?
— Драконы.
— Нерожденные дети. Точнее те, кому не дали родиться. Сотни, тысячи нерожденных детей, ни в чем неповинных, кроме того, что чем-то не приглянулись этому миру, позволившему их родителям покинуть их.
И столько тоски было в его голосе, столько боли, что Шельму захотелось плакать. Но он, конечно, сдержался. Просто прижался к драконьему боку еще сильнее.
— Ты считаешь, что Эллинильбисталь не могла быть дракончиком из такой вот мертвой кладки?
— Конечно, не могла, — убежденно отозвался лекарь. — Но, знаешь, что я никак в толк не возьму?
— Что?
— Если драконы не бросают гнездо, оставляя его умирать, они убьют любого, кто рискнет подобраться к гнезду ближе, чем на пару десятков шагов. Поэтому просто не понимаю, как им удалось украсть живое яйцо. Просто не понимаю.