– Нельзя ли от вас позвонить? – спросил я у обрюзгшей тетки, стоящей за прилавком. – Понимаете, мы от транспорта отстали…
– Понаедут, наркоманы…
– Да с чего вы взяли, что я – наркоман! – возмутился я.
– А вся молодежь, которая тута, – наркоманы! – сказала тетка. – Ненаркоманы свалили давно. И не тявкай!
– Есть телефон у вас? Вы разрешите позвонить или нет?
Тетка уперла руки в боки. Долго меня разглядывала. Что-то, наверное, такое увидела, потому что черты ее лица смягчились:
– Вон, в каморку пройди…
И в этот момент что-то хлопнуло и свет в магазине выключился.
– Ай, твою в хвост и гриву! – завопила тетка. – Опять лектричество отрубили. Монтеры, сукины дети! Все, мальчик, вали! Закрываюсь я. Не будет никакого телефона.
Я развернулся к выходу. Тетка причитала уже в спину:
– Сукины дети! Опять кино мое пропущу! Во всем селе, третий раз за неделю!…
Приперся к заброшенному дому с пакетом и плохими новостями.
Полина кивнула:
– Окна погасли. Отрубили?
Я сказал, что да, отрубили. Полина вздохнула.
– Это похоже на фильм ужасов. Деревня тебя не отпускает, и ночью из подвалов начинает выбираться нечисть. Жутковато мне.
– Да не бери в голову, – сказал я, отчаянно бодрясь. – Есть жратва и вино.
– Жратва и вино – это прекрасно, – философски заметила Полина.
Сучья и палочки в костре весело потрескивали, разбрасывали искры. Дым поднимался вертикально. Это к морозу, если верить учебнику природоведения за второй класс.
В тот вечер мы здорово напились. Костер догорел.
И нам было очень холодно. Темно. И у дома этого – необычная энергетика!
Наверное, это что-то объясняет. Хотя, я не уверен…
Когда я почувствовал ее мягкие, чуть сладковатые от вина губы – я снова был счастлив. Когда это закончилось, где-то на самом верхнем этаже – я плакал.
Полина курила и смотрела на огонек сигареты. Огонек подрагивал. Он был слабый, этот огонек. И он скоро исчез.
Я никогда так не боялся рассвета. Но солнце взошло. Как всегда.
На обратном пути Полина не предложила мне наушник. Фотографии, сделанные в тот день, я не увидел никогда. Фотографии так легко можно удалить.
Делитнул абзац, рухнул на диван и уставился в стену. Обои с угла отклеивались. Я посчитал количество розочек на обойном полотне. Их было тридцать шесть с половиной. В комнате уже царил полумрак, и экран ноутбука светился каким-то болезненным светом.
Я подумал, что неплохо бы прогуляться. Третьи сутки не выхожу из квартиры.
И все-таки апрель наступил. Отпраздновали двухсотлетие Гоголя. Портрет влюбленного в Невский проспект сочинителя занимал рекламные стенды. Николай Васильевич походил на злобного птенца, которого обделили червячком. Апрель наступил, и я решил сменить обмундирование: полез в шкаф, вытащил свою любимую толстовку с капюшоном и весенний пиджак. Это маскировочный пиджак. Надевая его, моментально становлюсь будто нищий философ-социалист, пишущий диссертацию на тему “Критика анонимного”, и родная милиция зрит сквозь меня.