«Но Беренгар не итальянец», — заметил я.
«Неважно, я говорю об атмосфере, которую церковь и проповеднические ордена создали на этом полуострове и которая отсюда распространяется повсеместно. И захватывает даже почтенные сообщества вполне образованных монахов, — как, скажем, это».
«Ну, это для того, чтоб спасти мир от греха», — сказал я, пытаясь отыскать для своих воззрений хоть какую-то опору.
«Если бы данное аббатство могло считаться зерцалом мира — ты бы сам себе ответил».
«А оно не может считаться?»
«Чтоб существовало зерцало мира, мир должен иметь форму», — ответил Вильгельм. Признаюсь, чересчур философично для моего юношеского понимания.
где невежи бранятся, Имарос Александрийский кое о чем намекает, и Адсон задумывается о природе святости и дьяволовом дерьме. Затем Вильгельм и Адсон подымаются в скрипторий, Вильгельм находит нечто любопытное, в третий раз дискутирует о позволительности смеха, но в конце концов не успевает рассмотреть что нужно
По пути в скрипторий мы завернули на кухню подкрепиться, так как с вечера ничего не ели. Выхлебав кружку теплого молока, я мигом пришел в себя. Большой очаг в южной башне уже пылал, как кузнечная печь; в нем пеклись новые хлебы. Два козопаса разделывали тушку свежезарезанной овцы. Среди поваров я заметил Сальватора. Он улыбнулся мне волчьей пастью. Затем я увидел, как он стащил со стола остатки вчерашнего цыпленка и украдкой совал козопасам, а те, ухмыляясь, запрятывали их под кожаные куртки. Но старший повар тоже видел это и недовольно сказал Сальватору: «Келарь, келарь! Разве так поступают? Келарь копит аббатское добро, а не раздает кому попало».
«Сии Боговы сыны, — ответил Сальватор. — Иисус рек, все будет ему, что дашь сирому».
«Ах ты полубрат загаженный, миноритская сволочь! — заорал в ответ повар. — Ты здесь не у своих вшивых братишек! С благотворительностью наш Аббат как-нибудь без тебя управится, ублюдок!»
Сальватор переменился в лице и злобно уставился на повара: «Не полубрат, не минорит! Инок Бенедикта Святого я! А ты навоз сам еси и грязный богомил!»
«Кто, я богомил? Богомилка твоя блудня, с которой ты гужуешься тут по ночам, скотина, полудурок!» — взвыл повар.
Сальватор поспешно выпроводил козопасов, закрыл дверь и подошел к нам. «Брате, — сказал он Вильгельму, — оборони свой орден. Не мой он, а докажи, что у Франциска сыны не в еретиках! — Потом обернулся ко мне и прошипел на ухо: — Тьфу, врет!» — и плюнул на пол.
Повар подскочил к нему, вытолкал взашей из кухни и громко хлопнул вслед дверью. «Брат, — обратился он к Вильгельму самым почтительным образом, — не о вашем ордене вздумал бы я дурно отзываться и не о святейших мужах, в нем обретающихся. Я говорил лишь об этом полуминорите, полубенедиктинце — сам не знает, кто он».