Доплелся до дома, манят нары и не может лечь, пока не поделится своим счастьем с Наталкой. Уселся за стол, сочиняет письмо. После школы Собеского еще не писал, боялся испытывать ненадежную и злую судьбину. Сегодня может сообщить правду, не всю, самое главное.
Весь вечер писал, набралось десятка два строчек. Смотрит на небольшой листочек бумаги: сколько бы времени ушло до войны на такое письмо? Нисколько, такое могло бы быть только из сумасшедшего дома. Сегодня с наслаждением вчитывается в каждое слово: «Любимая! Не надеялся тебя увидеть, дошел до крайней черты. Спасся чудом! Теперь я — Гершон Аксель, разнорабочий кожевенной фабрики на улице Городецкой, 107. Все хорошо, сменил квартиру. Не ищи встречи, будет возможность увидеться — сообщу. Береги себя и Г., ваши жизни — смысл моей жизни, все мое счастье. Вели нас по улицам, и вбил себе в голову, что увижу тебя. Глаза проглядел, видел только нищих, голодных. И думал, родная, как тебе тяжело. Посылок не шли! Я целый день на фабрике, не могу заходить на Кресовую. Питаюсь неплохо, на фабрике кормят обедами. Мне ничего не надо, только бы вы были живы. Это письмо постараюсь передать через Ф. Целую несчетно и прижимаю свое несчастное сердце к твоему верному сердцу. Гершон».
Прочел и задумался. Видит, как Наталка читает письмо и рыдает. Их сердца сами все знают, не надо «своим несчастным сердцем» наносить новые раны Наталкиному верному сердцу. Жирно заштриховал последнюю фразу, осталось: «Целую несчетно Гершон».
Надо бы еще одно письмо написать. В Коломые родители и сестра Ида. Не отправить письмо, и читать, наверное, некому. В нынешнее время евреи желают друг другу не жизни, а легкой смерти.
Бекельбойм привел Фиру. Встреча состоялась вечером на Пелтевной. Обнялись и расцеловались, как родные после долгой разлуки, смешались улыбки и слезы.
Рассказал Фалек о своем чудесном спасении, Фиру расспрашивает, как пережила акцию.
— Пришлось выйти замуж! — горестно сообщает Фира.
— За кого?
— За Лазаря, соседа-вдовца.
— Ужасный характер, ты же его не терпела.
— И теперь не терплю, его дети невзлюбили меня.
— Зачем же?!
— Какой другой выход? Трое детей! Случись чудо — упала бы с неба работа, — кто бы о них позаботился и выискивал крохи, чтобы не сдохли с голоду? Как безработная пошла бы с детьми в счет пятнадцати тысяч. Вот и пришлось стать гаусгальт,[42] теперь мое право на жизнь — мельдкарта Лазаря. Ничего не поделаешь, тяну лямку жены ненавистного и матери ненавидящих меня его детей.
— Бумага о браке все выдержит! — пытается успокоить ее Фалек.