— Ничего не знаю и знать не хочу, — слышится бормотание за дверью.
Не может Наталка оторваться от спасительной двери, безвозвратно уходят секунды. Где теперь полицаи?.. Дверь распахнула Станислава Васильевна:
— Ведите быстрей пана Фалека!
Еле-еле успела, только вернулась к себе — вломились солдат и полицаи. Прижала Ганнусю к груди, весь мир уместился в обхвативших шею ручонках, ничего не слышит, кроме учащенного дыхания доченьки.
Перевернули полицаи все вверх дном, копаются в комоде, в шкафах, на кухне разбросали посуду. И орут, что им «трудно дышится», несет жидовским духом.
Худой полицай, с усами-висюльками, приступает к допросу:
— Куда спрятала жида?
— Не прятала, уехал из Львова. — Обхватила Ганнуся шею матери, боится взглянуть на злого дядю.
— Так прямо сел и поехал! — скалит полицай коричневые от курева зубы. — Куда же соизволил отправиться?
— Сказал, будет устраиваться где-то в районе. — От сивушного перегара и страха идет голова кругом.
— Чего врешь, вчера его видели! — полицай подошел вплотную, зло глядит на Ганнусю. — Правду не скажешь, на твоих глазах прикончим жидовское отродье!
Рыдает Ганнуся, заходится в плаче, прижимается к материнской груди. Где взять силы?! Надо держаться, иначе погибель. Не могли видеть Фалека, после встречи с Тимчишиным не выходил из квартиры.
— Пан полицейский, ей-богу, кто-то вас обманул, три дня как уехал.
— Богом, сука, клянешься, а спала с тем, кто распял бога. И тебя надо! — тянется к глазам Наталки здоровенный кулак с ногтями, окантованными черными полосами.
— Бей, падло, убивай! — кричит, не помня себя, Наталка. — Муж — жид, он нашего бога распял, — а какого бога ты распинаешь?!
Подошел к Наталке другой полицай — чубатый, угрюмый, с искривленными злобой губами.
«Только бы спасти доченьку, а там смерть не страшна. Спасти как угодно!»— Оторвала от груди Ганнусю, повернула к полицаям лицо — скуластое, курносое, с глазенками, по-монгольски раскосыми:
— Вам, хлопцы, жиды насолили, а кто мне насолил? Такой же чубатый, такой же усатый, — тычет Наталка в усача-полицая. — Закрутил, заморочил, набил пузо и сразу в кусты. А мне куда? Хоть топись, хоть вешайся! И не стала бы жить, выручил знакомый еврей, не посмотрел, что брюхатая.
— Врешь, сука! — гогочет усач.
Подбежала Наталка к комоду, схватила документы, тычет в нос полицаю:
— Читай, вот наше брачное, а вот метрика на рождение дочери. До девяти научился считать?
Взял усач документы, рассматривает, чешет за ухом, не знает как быть, все же не чужая — украинка. И слезы ребенка отзываются жалостью. Смягчился и другой полицай: