Вскочил шарфюрер, разглядывает Парнаса как чудо диковинное:
— Корчишь, жид, большого начальника, потому что тебе позволили сдохнуть последним, после того, как поможешь прикончить всех остальных? Можешь корчить начальника, но только перед своими, а мне ползком, в зубах тащи, что приказано.
— Герр шарфюрер, прошу предъявить полномочия, — повторяет побледневший Парнас. Страха нет, жизнь утратила смысл, пьяный мародер сказал правду, о которой должен был сам догадаться. Обманывает себя и других, служит убийцам, выполняет их планы…
Придя в себя от небывалой еврейской наглости, Гапке орет:
— Это я — ариец, эсэсовский командир — должен представляться и кланяться жиду, которому давно подготовлено место на свалке?!.
— Можете меня тут же убить, но оскорблять не позволю, — кровь отлила от лица, не повысил голоса, за внешним спокойствием — нескрываемые презрение и ненависть.
— И убью!
Вслед за выстрелом распахнулась дверь, шарфюрер спокойно прошел мимо онемевшей от ужаса секретарши. Сбежались сотрудники на крик Клары, робко вошли в кабинет. Лежит на ковре труп Парнаса, вокруг головы расплывается кровь.
1.
Замарстыновская, главная артерия 4-го городского района, застроена малоэтажными и малоприметными зданиями. Прилепились к Замарстыновской скромные улицы с трудовыми названиями — Мельничная, Ремесленная, Бляхарская, Цыгановка, Набережная, Локетки. От улицы Убоч и далее к окраине, как и на многих соседних улицах, нет электричества и канализации. На домах-бедняках облуплена штукатурка, проржавлены крыши, на черепицах — уродливые заплаты. Встречаются дома и получше, стоят важными господами среди попрошаек и слуг. Улицы Замарстынова освещают керосиновые фонари, давно позабытые в других городских районах.
Замарстынов заселяют евреи, Богдановка, Голоски, Левандовка — районы украинской бедноты, на Персенковке и Лычакове проживают работяги-поляки. Менялись угнетатели галицийской земли, неизменной оставалась национальная рознь.
Богачи всех национальностей издавна жили во втором и третьем районах — царстве развлечений и праздности. Там же основали свои резиденции власти земные — воеводство, магистрат, суд, полиция, и власти божественные — архиепископы, митрополиты и раввинат. Эту крепость богатства отделяет от нищего Замарстынова железнодорожная насыпь — водораздел двух враждующих лагерей.
Замарстынов всегда жил своей неунывающей жизнью, любил шутки и смех. Славился разнообразием мастерских, искусством и изворотливостью мастеровых. Мойша-портной придавал любой старой одежде вид вновь приобретенной, но не дай бог заказчику дать на костюм чуть больше материи. Одежда получалась зауженной, а Мойша-портной божился и клялся, что пошил по последней парижской моде, еще не дошедшей до Львова. Не раз клял свою слабость и не мог себя побороть. Кончалось потерей заказчиков. Редко на Замарстынове заказывали новый костюм или туфли, портных и сапожников имелось больше, чем заплат на одежде и обуви. И других мастеровых было больше, чем требовалось. Парикмахерские, на одно-два кресла, превышали желающих стричься; часовщиков расплодилось больше, чем владельцев часов.