Он застиг Нору у печи.
— Что за толстая дама посещала наш дом в мое отсутствие?
Поначалу она отпиралась, затем осознала мучительные последствия своей лжи. Джозефа испугали жестокость, с коей он допрашивал ирландку, и острое удовольствие, кое получал от допроса. Он наслаждался скоростью, с какой заставил ее сломаться, тем самым вернув себя и ее к положенным ролям.
— Чистые глупости, дама с опытом по части привидений, — начала Нора и не останавливалась до тех пор, пока он не уяснил, что жена отравляла его пишу. — Я пыталась остановить ее, сэр, да только она сказала, мол, это все приправы, — причитала Нора, пока он заламывал ей кисть.
— Папочка! Ты первый! — сказала Ангелика, когда он пришел забрать ее. Она охватила ручками его шею и расцеловала в щеки. — Так мы станем себя вести, когда будем мужем и женой.
Он отнес ее наверх и, усадив на колени, стал наблюдать за спящей Констанс.
Когда вскоре ее глаза открылись, безмятежность пробуждения моментально уступила ненависти и страху.
Она выдала очередную ложь и унеслась к подножию лестницы держать совет со сломленной пособницей. Он дал ей отсрочку, вопреки всему по-прежнему надеясь, что она не станет обманывать его и далее, но бросится к его ногам, ища милосердия. Его сонные веки норовили закрыться и растворить явь во сне. Увы, последовав за Констанс, он был подарен безнадежным спектаклем:
— Нора, девочка повредилась через принадлежащий тебе предмет, — продекламировала разгневанная госпожа. — Трудись с большим тщанием, если ценишь свое место.
— Нора, — произнес невпечатленный зритель, — твоей хозяйке нехорошо. Она нуждается в отдохновении.
Проследи, чтобы ничто не нарушало сегодня ее покоя и одиночества. Никаких посетителей.
Что ощущал этот человек, спрашиваю я себя, когда шел или ехал охотно или нехотя в кабинет доктора Майлза? Подозреваю, что потеря жены перестала его печалить. Оплакивать было уже нечего. Он прощался с нею много лет и утратил задолго до того, если она вообще когда-либо ему принадлежала. Она расставила этот капкан, натянула пружину и развела калечащие челюсти давным-давно, возможно даже — вероломнейшим образом — до того, как Джозеф ее узнал.
Нет, полагаю, мой отец не скорбел, ступая на Кавендиш-сквер; взамен его гнал впереди наполнял решимостью окрыляющий гнев. Полагаю, нельзя исключать гого, что он испытывал облегчение, даже был счастлив.
Пойдут кривотолки, но никто не усомнится в том, что Джозеф — хозяин в своем доме и он сможет беспрепятственно воспитывать ребенка. Он даст девочке образование. За обедом они станут сидеть рядом. Под его руководством она сделается изысканнейшей собеседницей.