— Может, я ее столкнула, — шепчет Ханна.
— Думаешь, именно это произошло?
— Нет, — отвечает пациентка и трет виски, стараясь массажем отогнать первую смутную пульсацию приближающейся головной боли. — Но мне лучше верить, что дело было именно так.
— Думаешь, с этим жить будет легче, чем с тем, что помнишь сейчас?
— Разве это не так? Разве не Легче поверить, что она разозлила меня в тот день и я столкнула ее? А потом придумала все эти сумасшедшие истории, чтобы не чувствовать вины за содеянное? Может, в этом причина кошмаров, моя совесть пытается силой принудить меня сознаться.
— А в чем тогда смысл камней?
— Я могла сама их туда положить. Выцарапала на них слова, спрятала там, где могла найти, потому что знала — так легче поверить. Чтобы у меня было нечто реальное, вещественное, прочное, напоминающее об этой истории, истории, предположительно ставшей правдой.
Длинная пауза чего-то похожего на полную тишину, только тикают часы на столе да карандаш постукивает по зубам психолога. Ханна быстрее трет виски, подлинная боль почти в досягаемости, ждет ее в следующей минуте или в следующей, огромная и абсолютная, темно-фиолетовый взрыв в венах багрянца и темноты. Наконец доктор Воллотон откладывает карандаш и глубоко вздыхает.
— Это признание, Ханна? — спрашивает она, непристойная честность растворяется, превращаясь в нечто похожее то ли на страстное предчувствие, то ли на простое научное любопытство, то ли на страх. — Ты убила свою сестру?
Ханна качает головой и крепко зажмуривается.
— Джудит упала в колодец, — спокойно говорит она. — Сдвинула крышку, слишком близко подошла к краю. Шериф показал родителям, где осыпался под ее весом маленький кусочек земли. Она упала в колодец и утонула.
— Кого ты так тщательно стараешься в этом убедить? Меня или себя?
— А ты думаешь, это имеет значение? — отвечает Ханна вопросом на вопрос.
— Да, — говорит доктор Воллотон. — Да, я так думаю. Тебе нужно знать правду.
— Какую? — спрашивает Ханна и улыбается, не обращая внимания на боль, набухающую за веками.
В этот раз психолог не ответила, позволив просидеть пациентке перед ней, пока часы не показали, что время сеанса вышло.
XI
Питер Маллигэн передвигает черную пешку на две клетки вперед, Ханна берет ее белым конем. Он даже не старается сегодня, это ужасно ее раздражает.
Питер пытается изобразить удивление от потери еще одной фигуры, потом притворяется, что хмурится, и обдумывает следующий ход, говоря:
— По-русски полынь иногда называют чернобылем. Келлерман был недоволен?
— Нет. На самом деле он сам решил перенести съемку на вторую половину дня. Вроде все в порядке.