Птица-радость (Гроссман) - страница 32

Немец, которого повторно вызвали на допрос, дрожал как осиновый лист и готов был рассказать всё, что угодно и сколько угодно.

Смысл его рассказа можно передать в нескольких словах. Немцы заметили Гека, летевшего со стороны партизан, но поздно: голубь успел проскользнуть. Когда же через час появился Чук, то был открыт такой сумасшедший огонь, что листья, по уверениям рассказчика, стали осыпаться с деревьев. Шальная пуля — наверно, разрывная — попала в Чука, и голубку разнесло на куски. Гитлеровцы пытались найти ножку, чтобы прочесть записку, но ничего не отыскали.

— Я нет стрелял, — со страхом произнёс немец, заметив, как мрачно заблестели глаза у командиров разведки.

* * *

— ...Вот и всё, ребята, — закончил я. — Можно добавить, что Ваня и Женя уцелели на войне, что Гек очень грустил о голубке, а к партизанам его больше не посылали: им сбросили с самолётов надёжные и удобные рации...

Несколько секунд в комнате царила тишина. Потом Пашка Ким провёл ладонью по лицу, будто отгонял от глаз что-то мешавшее ему видеть комнату, и напомнил:

— Вы ещё обещали показать фотографии.

Я достал из стола снимки. На одном из них были изображены Ваня и Женя, беседующие с командиром разведки, на другом — Чук и Гек на крыше штабного домика в деревне.

— Ну вот, — толкнул один мальчуган другого, когда все нагляделись на фотографии, — а ты говорил: голуби — так себе, баловство.

— Это не я, — передёрнул плечами малыш, — это мама. А я всегда... я всегда... говорил не так.

В один из мрачных майских дней, когда мокрый тяжёлый снег без конца падал с неба, в море уходили почти все мужчины небольшого прибрежного колхоза. Рыбаки с суровым спокойствием отплывали от берега; женщины, дети и старики торопились досказать что-то забытое в сутолоке прощания, махали руками, платками.

Серо-зелёные волны с белыми загривками, злобно шипя, лезли на берег и, не в силах подмять его под себя, уползали назад, в бескрайнюю ширь океана. Казалось, где-то вдали они постепенно погребают под собой маленькую рыбацкую флотилию, заливая её сверху и с боков тяжёлой, как ртуть, водой.

Вот наконец небольшие суда совсем исчезли из виду, и только волны по-прежнему катились, поблёскивая белыми гривами, шумел и шумел океан.

Люди на берегу давно разошлись. Я тоже совсем уже было собрался пойти в избу, где остановился на постой, когда заметил на мокром зубчатом выступе скалы фигуру одинокой женщины. Она сидела неподалёку от меня, обхватив широкими обветренными ладонями остро выпиравшие из-под юбки колени, и, не мигая, смотрела вдаль. Казалось, что женщина силится разглядеть у серого и мутного горизонта судно, на котором ушёл кто-то из её близких.