«Бетина Шиллинг, — говорил он, покашливая и распространяя вокруг сильный запах табака и слабый — рома, — у вас будут большие трудности из-за вашего необузданного темперамента; я бы даже назвал это отсутствием самодисциплины, а это приближается…»
Как давно это было? Двадцать два… Двадцать пять лет тому назад.
Теперь у меня перед глазами всплыли и другие картины..
Как это было тогда?
Картины прошлого возникают, как диапозитивы. Они все яснее, все отчетливее. Да, теперь я знаю…
* * *
Шум. Звуки фанфар. Радиосводки в конце войны передают все чаще. Но все меньше говорят об истинном положении на фронте. Пугающая тишина темных зимних ночей после оглушительного, вибрирующего звука сирены.
Зарево на юго-западе. Там, где Берлин, идет наступление. Иногда раздаются выстрелы из тяжелых зенитных орудий в перерывах между сплошным грохотом разрывающихся авиабомб — далеко, далеко. Случается и поблизости, тогда дребезжат оконные стекла. В небе — близко, далеко, повсюду — ноющий звук летящих самолетов.
Однажды вечером по дороге домой — я возвращалась после праздника, посвященного окончанию школы, — меня застигла воздушная тревога. Я со всех ног бежала в бомбоубежище. Оно находилось под зданием гимназии, наполовину занятой каким-то военным штабом. Я была единственной представительницей женского пола среди двадцати — тридцати мужчин, одетых в форму, и ужасно задавалась.
Было холодно, и сравнительно молодой майор, командовавший людьми, дал мне глотнуть рома из фляжки. Я не привыкла к алкоголю, но не хотела говорить «нет», чтобы не казаться жеманной, и выпила три походных стакана. Мне сразу стало тепло, но в голове все смешалось, затуманилось. Короче, когда дали отбой воздушной тревоги, я была в стельку пьяной. Естественно, заметила слишком поздно, что я и майор остались в подвале одни. Этот рыжеватый блондин богатырского вида подошел ко мне, пошатываясь, положил руку на плечо и тихонько так начал говорить, какая я симпатичная девушка, что не надо волноваться, а надо быть с ним полюбезнее…
— Всего один поцелуйчик, ничего особенного…
Его дыхание обдавало меня запахом сигар и рома. И когда я в полубессознательном состоянии, да еще в последней стадии опьянения все же попыталась ему сопротивляться, он залез свободной рукой вовнутрь пальто, расстегнул блузку и обхватил мою грудь, тихо приговаривая: «Так лучше, моя милая девочка… ай-ай, какие у тебя прелестные титечки, да ты и сама бравенькая… уже готова для любви…»
Он медленно клонил меня книзу, на матрас, набитый сеном, на котором мы сидели, схватил меня за бедра, коленями сжал мои ноги так, что я уже оказалась почти вся под ним, но вдруг, как пловец из водоворота, я, вырвавшись из моего опьянения злополучным ромом, почувствовала его горячие руки у себя под подолом и моментально стала трезвой как стеклышко.