— А, кудесник проклятый! Отравитель! А! Попался!.. не уйдешь теперь! Хватай его, ребята! Бей! — слышались крики.
Десяток дюжих рук стащили Прошку с крыльца, и прежде чем он успел крикнуть: «Я Прошка! Прошка! Я не дохтур!» — его уж бросили на землю, топтали ногами, били древками копий и бердышей, волокли из стороны в сторону по двору!.. Кто-то ткнул его в бок копьем, другой отхватил у него руку ударом бердыша… Через несколько минут он уже представлял собою одну сплошную окровавленную массу…
— Стойте, стойте, братцы! Ведь его приказано живьем доставить… пытать в застенке! — спохватился кто-то уж слишком поздно.
— Ну, брат! Теперь уж пытай — не пытай, — ничего от него не допытаешься…
Кто-то из холопей из-за спины стрельцов глянул на убитого и вдруг крикнул:
— Батюшки! Да ведь это вы не дохтура, а Прошку убили… холопа дохтурского!
— Полно врать, разве не видишь? — с некоторым смущением заговорили убийцы.
— Разве не видишь, у него крест с ладонкой на шее? — еще смелее выступил холоп. — Чай у нехристей креста не бывает!..
Руки полезли в затылок, брови нахмурились: «первый блин да комом!»
— Да сам-то где же? Сын его где? — загалдели опять стрельцы, стараясь скрыть свое смущение.
— А вот подите — ищите их! Мы нешто за них в ответе состоим? Нешто скрывать их станем? — закричали в свою очередь и ободренные холопы.
Стрельцы бросились в дом, в сад, в огород, все обыскали, перерыли — и убедились в том, что кудесник, кем-то предупрежденный, ушел заранее чрез лазею из огорода в ограду соседней церкви.
— Ну, коли смерть ему на роду написана, — не уйдет от нас! — злобно говорили они, очищая двор дохтурского дома и стараясь утешить себя в неудаче.
Доктор Даниэль, переодетый странником — в тот самый страннический костюм, которым сын его Михаэль так часто прикрывал свои вечерние посещения Алены Михайловны, выйдя из лазеи в ограду церкви, долго не мог совладать с собою и с тем порывом чувств, который охватил все его существо при прощании с сыном. Ему припомнилось отрадное слово его дорогого Михаэля — этого сына, который готов был для отца на всякое пожертвование, — и слезы лились у него из глаз, лились неудержимо. Пройдя чрез ограду, только что отпертую сторожем, который полез звонить на колокольню, доктор Даниэль вышел в незнакомый ему переулок и пошел, что называется, куда глаза глядят. На улице было не вполне светло, и наш странник шел наугад, не слишком хорошо знакомый с закоулками Москвы, вне той центральной части города, среди которой он почти постоянно вращался.
Долго-долго ходил он, наконец почувствовал утомление и присел на лавочке около какой-то церкви, среди толпы других странников и нищей братии, выжидавших конца обедни, чтобы собрать милостыню с православных. Об этой милостыне и тех житейских прелестях, какие она может доставить, — только и речи было между этим людом.