Для стариков добыли носилки - ведь и Хольцшуэр порядочно ушибся при падении. Он ругал ремесло, для которого требуются такие смертоносные орудия, и заклинал Фридриха снова обратиться - и чем скорее, тем лучше - к прекрасному литейному делу, к благородным металлам.
Когда уже глубокий сумрак окутал небо, Фридрих и Рейнхольд, которого сильно ударило обручем и который чувствовал себя теперь совершенно раздавленным, оба расстроенные, побрели домой в город. И вдруг позади какой-то изгороди они услышали тихие стоны и вздохи. Они остановились, а с земли поднялся какой-то высокий человек, в котором они тотчас же узнали Конрада, и оба они в страхе отпрянули от него.
- Ах, милые товарищи, - жалобно воскликнул Конрад, - да не пугайтесь вы меня! Вы меня считаете лютым зверем, дьяволом... Ах, я, право, не таков, право, не таков... Я не мог иначе: я же должен был убить этого хозяина, толстяка этого, я должен был бы пойти теперь вместе с вами и сделать еще раз то же самое - лишь бы удалось!.. Но нет, нет... всему конец, вы больше не увидите меня!.. Поклонитесь милой Розе, которую я люблю больше всего на свете!.. Скажите ей, что я всю жизнь на груди буду носить ее букет, что он будет моим украшением, когда... но, быть может, она еще услышит обо мне. Прощайте, прощайте, милые, добрые мои товарищи! - И с этими словами Конрад, которого невозможно было удержать, понесся по полю.
Рейнхольд сказал:
- Что-то странное творится с этим юношей; его поступок мы не можем судить и оценивать обыкновенной меркой. Со временем, быть может, и откроется тайна, которая тяготит его сердце.
РЕЙНХОЛЬД ПОКИДАЕТ
ДОМ МАСТЕРА МАРТИНА
Насколько весело бывало прежде в мастерской мастера Мартина, настолько уныло стало в ней теперь. Рейнхольд, не в состоянии работать, сидел в своей комнате, Мартин, с перевязкой на раненой руке, все время вспоминал проклятый случай и ругал злого работника, взявшегося невесть откуда. Роза и даже Марта со своими мальчиками избегали места страшного происшествия; Фридрих один ревностно продолжал трудиться над большой бочкой, и в мастерской глухо, точно удары дровосека зимой в лесу, звучали удары его колотушки.
Скоро глубокая грусть наполнила душу Фридриха, ибо теперь он как будто ясно увидел то, чего давно уже боялся. У него уже не было сомнений в том, что Роза любит Рейнхольда. Мало того, что все знаки внимания, все ее нежные слова уже и раньше относились только к Рейнхольду, теперь, когда Рейнхольд не мог приходить в мастерскую, было совершенно ясно, что Роза тоже не думает выходить и предпочитает сидеть дома, верно, для того, чтобы ухаживать за возлюбленным. В воскресенье, когда все весело устремились на улицу, когда мастер Мартин, почти оправившийся от своей раны, пригласил Фридриха идти вместе с ним и Розою на городской луг, он, отказавшись от приглашения, совершенно убитый скорбью и мучительной тоской любви, один убежал из города к той деревне, на тот холм, где впервые встретился с Рейнхольдом. Он бросился в пестревшую цветами высокую траву, а когда подумал о том, что прекрасная звезда надежды, светившая ему в продолжение всего его пути на родину, теперь, уже у цели, исчезла за черной пеленой, что все его попытки напоминают безотрадные усилия мечтателя, чьи тоскующие руки тянутся к пустому миражу, то слезы хлынули у него из глаз на цветы, наклонявшие свои головки, и они словно сочувствовали жестокому страданию юноши. Фридрих и сам не знал, как это случилось, что глубокие вздохи, вырывавшиеся из его стесненной груди, воплотились в слова, в звуки. Он запел такую песню: